стало все свои расходы перекладывать на добрую старую Англию»[778] . А знаменитый британский дипломат Горацио Уолпол (Horatio Walpole) с горечью писал в 1754 году, что несмотря на многочисленность населения колоний, «эти люди, похоже, не могут защитить себя даже за наши деньги»[779].
Историки единодушны в оценке деятельности британских дипломатов, которая в преддверии Семилетней войны представляется как серия чудовищных ошибок и просчетов. Симмс замечает, что англичане совершенно не понимали положения дел на континенте, «не видели никакого противоречия между своими переговорами в Петербурге и Берлине и не понимали, как к этим шагам отнесутся в Австрии»[780]. Между тем на протяжении первой половины XVIII века британская дипломатия на континенте показала свою дееспособность и компетентность, сам же Симмс в своей книге уделяет большое внимание постоянным усилиям Лондона по поддержанию европейского равновесия, а также той роли, которую играли в Британии представители Ганновера. На протяжении ряда лет это немецкое княжество, связанное личной унией с Англией и Шотландией, было британским плацдармом на континенте, предоставляя Лондону кадры и знания, позволявшие лучше ориентироваться в тонкостях германской политики. Ганновер был и важной базой для разведывательных операций — проходившая через его территорию почта регулярно перехватывалась и направлялась в Лондон. Другое дело, что это княжество теперь требовалось защищать, а его интересы во внутригерманских делах приходилось учитывать при формировании собственного курса, приоритеты которого, естественно, не совпадали с провинциальными заботами курфюрстов Ганновера. Это уже было головной болью для английских стратегов в 1720-е и 1740-е годы. Именно необходимость защиты Ганновера вызвала сближение с Пруссией. Беда была в том, что британская дипломатия вынуждена была действовать в крайней спешке, на фоне фактически уже начавшейся в Америке войны. Колонисты, начав военные действия в одностороннем порядке, поставили Лондон перед фактом. Это и предопределило серию просчетов, когда решая тактические вопросы при нескольких европейских дворах одновременно, дипломаты просто не успевали оценить стратегические последствия своих действий.
Меньше всего неудачи дипломатов следует объяснять неинформированностью. Правительство беспокоила судьба Ганновера, для защиты которого не было сил. Пытаясь решить проблему, английские дипломаты спешно вели переговоры в Петербурге и Берлине одновременно. В России они почти уже достигли соглашения об отправке в Ганновер (фактически, покупке) русских войск, одновременно договариваясь с Пруссией. Между Британией и Пруссией была срочно подписана Вестминстерская конвенция, которая, однако, вызвала возмущение и в Вене, и в Петербурге. Мария Терезия, для которой возвращение Силезии стало важнейшей внешнеполитической целью, в ответ на сближение Фридриха с Англией решилась на союз с французскими Бурбонами. Франко-австрийские переговоры прошли на удивление гладко. В мае 1756 года конференц-министр граф Кауниц (Kaunitz), всегда ратовавший за сближение с Парижем, подписал союзный договор. Заодно договорились о будущем браке новорожденной Марии Антуанетты с наследником французского престола Людовиком. Что касается России, то британское золото оказалось в Петербурге далеко не всесильно. Французские и австрийские представители тоже щедро субсидировали своих российских партнеров — как гласно, так и негласно. Даже канцлер Бестужев, известный своей осторожностью и склонностью к компромиссам, чьи проанглийские симпатии ни для кого не были секретом, крайне негативно относился к усилению Пруссии. Уже после войны за Австрийское наследство в Петербурге утвердилось мнение, что внешнюю экспансию Фридриха надо остановить. По мнению Бестужева, король прусский «вышел из пределов своей меры» и «своим соседям тягостен и опасен сделался»[781].
Так произошла «дипломатическая революция» (известная также как «переворачивание альянсов»), резко изменившая расклад сил и поставившая под вопрос результаты многолетних усилий Лондона по выстраиванию европейского «равновесия». Англия и Пруссия оказались вынуждены воевать фактически в одиночку, причем почти не могли оказывать прямой военной помощи друг другу. Единственным утешением Лондона было то, что пообещав австрийцам воевать против Пруссии, российское правительство выговорило условием включения в австро-французский союз свое неучастие в войне против Англии. Торгово- экономические связи двух стран и отношения двух правящих классов были слишком тесными, чтобы они могли позволить себе полный и открытый разрыв, даже находясь в двух воюющих между собой коалициях.
Это была, по выражению кембриджских историков, «по сути двойная война, две стороны которой не были особенно связаны между собой, велись эти две войны (как прекрасно понимали сами участники событий) параллельно, с различными целями»[782]. Англия, находившаяся в союзе с Пруссией, не только не сражалась против России и Швеции, входивших в противоположную коалицию, но и сохраняла коммерческие, а отчасти даже политические связи с ними.
Начало войны грозило обернуться для Англии катастрофой. Менорка была захвачена французами, которые теперь готовили вторжение на Британские острова, а прусские армии, привыкшие бить австрийцев, столкнулись с новым, куда более опасным противником в лице русских.
Для Британии, пишет Лоуренс Джеймс, это был «период медленной и методичной мобилизации для будущих побед»[783]. Медлительная, но основательная административная машина Ганноверской Англии пришла в движение, обеспечивая армию и флот всем необходимым. Строились корабли, комплектовались армейские полки, налаживалось снабжение и финансирование флота. Для борьбы на американском театре военных действий готовились специальные подразделения рейнджеров, обученных тактике партизанской войны. Красные мундиры стрелков заменялись на практичную темно-зеленую форму, позволяющую укрываться в лесу. Одновременно формировались отряды морского десанта, предназначенные для атаки Луисбурга и Квебека.
Французский флот, намеревавшийся вырваться из Бреста, 20 ноября 1759 года столкнулся с эскадрой адмирала Хока (Hawke) и попытался укрыться в заливе Киберон (Quiberon). Англичане, не имея лоцманов, рискнули атаковать французов во время шторма в незнакомых водах и были вознаграждены сенсационным успехом. Французы потеряли флагман и пять линейных кораблей, а главное, до конца войны не решались вступать в серьезные морские бои с англичанами. Победа Хока была, по оценке историков, для Королевского флота «крупнейшим успехом вплоть до Трафальгара» (its most decisive victory until Trafalgar) [784]. Опасность французского вторжения на Британские острова была вполне реальна в 1756–1757 годах. Разгром французского флота изменил ситуацию. «Gentleman’s Magazine» удовлетворенно сообщал в 1761 году, что французы, которые еще несколько лет назад претендовали на морское господство, «с тех пор остались без кораблей, без моряков и без торговли» (have «been since without ships, without seamen, and without trade»)[785] .
В том же году англо-ганноверская армия под предводительством Фердинанда Брауншвейгского (Ferdinand of Brunswick) одержала победу над французами под Минденом (Minden). Теперь англичане и их немецкие союзники были хозяевами положения на Рейне.
Экспедиция против Канады, предпринятая генералом Джеймсом Вольфом (James Wolfe), завершилась блестящим успехом. Один за другим в руки британцев переходили все торгово-экономические и военные центры Новой Франции. Сначала пал Луисбург. Открыв себе путь вглубь Канады, солдаты Вольфа высадились в Квебеке, застав французов врасплох своим дерзким десантом. Взятие Квебека английские имперские идеологи считали «одним из поворотных пунктов мировой истории» (one of the turning points in the world’s history)[786].
Генерал Вольф пал при взятии Квебека. Уже после его гибели настала очередь Монреаля. Новая Франция перестала существовать. После того как был занят Монреаль, лондонский «Gentleman’s Magazine» торжествующе сообщал, что война в Северной Америке закончена и отныне здесь воцарится спокойствие. Присоединение Канады к Англии необходимо ради сохранения мира между народами и благополучия всей Европы. «Поскольку отныне устранены причины для войны между двумя странами, порождавшиеся конфликтами на том берегу Океана, и теперь два народа могут избегать войн и не вовлекать в свои ссоры другие государства»[787].
Присоединение Канады к британским владениям необходимо также и «во благо индейцев, которым наши конфликты принесли множество бед»[788]. После того, как все
