посылок неолиберализма относительно неразрывной связи между экономическим ростом, с одной стороны, и свободным рынком, сдерживанием инфляции, низкими налогами и сокращением государственного сектора – с другой. В основе такой политики лежит отождествление узко понятых интересов «среднего класса» с-интересами «населения» (при явном отказе от ориентации на рабочий класс) и, наконец, принимаемое на уровне аксиомы представление, будто защита социальной справедливости, даже если таковая морально оправдана, является фактором, сдерживающим экономический «прогресс». Не менее важным теоретическим постулатом неолиберализма является и представление о кризисе пенсионной системы, якобы порожденном не социальной или финансовой политикой государства, а исключительно объективными противоречиями между интересами различных поколений и демографическими изменениями в обществе. Предполагается, будто «эгоизм» старшего поколения, выступающего за сохранение гарантированных пенсий, должен уступить место этике рыночного соревнования, когда каждый сам должен обеспечить себя через коммерческое социальное страхование, частные пенсионные фонды и т.д. Правда, система «накопительных пенсионных фондов», отстаиваемая правыми и поддержанная «реалистическими левыми», позволяет не только сэкономить государственные средства, но и направить значительные дополнительные средства на рынок капитала, удешевить кредит для предпринимателей, обеспечить дополнительные ресурсы для спекулятивного финансового сектора. Иными словами, она ориентирована на интересы банкиров, а не пенсионеров.
Анализируя деятельность правительства левого центра, Яхимович признает, что программа «корректировки» социального государства является фактически программой его ликвидации.[189] Заявления о повышении эффективности в качестве цели реформы являются не более чем пропагандой, поскольку даже доброжелательному наблюдателю не очевидно, что новая система будет эффективнее старой. Если бы эффективность была действительной целью, правительство должно было бы обещать, что вернется к старой системе в том случае, если показатели новой окажутся хуже. Однако ни одно неолиберальное правительство и ни одна партия «нового реализма» подобных обязательств не давали. Больше того, именно «необратимость реформ» является одним из важнейших принципов неолиберальной политики независимо от того, проводится она правыми или «левыми».
Подобная политика левого центра не только не расширила его социальную базу, но напротив, сузила ее, вызвала резкое недовольство в обществе, что, в конечном счете, привело к уходу Проди и д'Алемы с руководящих постов в итальянском государстве. Единственным бесспорным итогом правления левых оказался резкий рост влияния крайне правых. Закономерным результатом Политики левого центра стало сужение его социальной базы, разрыв с левыми (в лице большинства коммунистической партии Rifondazione), а в конечном итоге приход к власти правых во главе с Сильвио Берлускони. Причем на сей раз правые пришли к власти не как консерваторы, даже не как неолибералы, а как популисты, опирающиеся на поддержку крайних сил, исторически продолжающих традицию итальянского фашизма.
Вне зависимости от того, насколько обоснованны теоретические посылки неолиберальной экономики, совершенно очевидно, что для социал-демократических и левых партий Признание этих посылок означает отказ от наиболее фундаментальных и принципиальных основ собственной теории и практики. Поэтому несправедливо предположение некоторых исследователей, что проведение левыми и правыми схожей политики связано с «узким коридором реальных возможностей». Принципиально важно, что правые партии проводят политику, которая вполне соответствует интересам их социальной базы, их традиции, идеологии. Напротив, левые проводят политику, неорганичную для себя и не приносящую непосредственных выгод их социальной базе.
Политика левого центра в Италии свидетельствовала о том, что бывшие коммунисты все больше занимали пустующую нишу христианской демократии. В рамках коалиции «оливкового дерева» происходило слияние обеих политических традиций. Хотя в организационном плане речь шла скорее о поглощении христианской демократии более сильным аппаратом, вышедшим из недр компартии, в плане идеологическом и политическом традиции христианской демократии завоевали гегемонию. Пресса отмечала, что каждое новое выступление лидеров оказывается оскорблением их собственной традиционной социальной базы. Газета «Република» назвала эту политику итальянских левых «самоубийством».[190]
В 1960—1970-е годы радикальные левые обвиняли социал-демократов в реформизме, доказывая, что те выступают за интересы трудящихся непоследовательно, но никто не мог утверждать, будто не существует принципиальной разницы между подходами социалистов и либералов. В начале XXI века подобные обвинения утратили всякий смысл. Большая часть социал-демократических партий решительно порвала с реформизмом. Но не для того, разумеется, чтобы совершить социалистическую революцию. Целью социал- демократических партийных элит стало превращение своих партий в либеральные.
Исторический разрыв с фундаментальными принципами левой идеологии был оформлен партийной бюрократией и близкими к ней карьерными интеллектуалами в виде отказа от «утопизма».
Лозунг отказа от «утопий» позволяет руководству партий, не вдаваясь в теоретические дискуссии, избавиться от большей части своего идеологического багажа. Антиутопический пафос, однако, не означает, что найдена политически эффективная стратегия и реалистическая концепция общественного развития. Никакой теоретически обоснованной критики или, тем более, самокритики левых традиций лидерами итальянского левого центра, немецкими социал-демократами или британскими лейбористами предпринято не было. Речь идет именно о декларативном отказе от тех или иных идей и принципов, объявляемых утопическими и тем самым автоматически выводимых за пределы «серьезной дискуссии». Это качественно отличается от предшествующей марксистской и социал-демократической критики утопизма, которая основывалась на развернутом теоретическом анализе, а завершалась выдвижением собственной позитивной концепции, причем достаточно разработанной. Таким образом, речь идет о радикальном разрыве не только с «утопическими» или марксистскими идеями, но и о разрыве с политическим мышлением, а в конечном смысле – вообще с мышлением как таковым. «Возможное часто достигалось только благодаря тому, что делалась попытка выйти за его границы и проникнуть в сферу невозможного», – писал в свое время Макс Вебер.[191]
Строго говоря, без «новаторско-утопического» начала прогресс человечества был бы невозможен в принципе. Сила социализма всегда была именно в способности сочетать «утопическую» цель с конкретной программой социальных преобразований. Политическая стратегия как раз и есть не что иное, как способность увязывать цель и движение. Отказ от «утопизма» и замена политического лозунга новой социальной системы ссылками на социалистическую «систему ценностей» означает готовность не бороться с капитализмом, не реформировать его» а просто жить в обществе, только относиться к происходящим событиям несколько иначе, чем, например, к ним относятся либералы. Вместо альтернативных действий нам предлагается право на критическую оценку.
Подобный подход был сформулирован и обоснован в работах Алена Турена, Перри Андерсона и целого ряда авторов, вышедших из традиции «западного марксизма». Ален Турен, в частности, убежден, что новые социальные движения радикальнее старого рабочего движения, поскольку, в отличие от него, способны «ставить под сомнение саму необходимость модернизации и прогресса», а не только призывать к перераспределению его результатов. Поскольку ряд новых социальных движений отрицает сам экономический рост «или просто игнорирует эту проблему», они «подрывают основы западной рациональности, по крайней мере, в ее наиболее распространенном варианте».[192] Принципиально вне поля зрения теоретика остаются вопросы о том, насколько эти ценности реализуемы и насколько они определяют конкретные действия представителей движения. При этом парадоксальным образом Турен категорически выступает против попыток рабочего движения сопротивляться неолиберальным реформам, поскольку видит в этих мерах проявление объективной экономической необходимости.
Преимущество исторического рабочего движения было в том, что оно ставило перед собой задачу конкретных структурных преобразований, меняющих сам характер воспроизводства общества. Новые радикальные движения, зачастую заявляя о несостоятельности господствующих принципов, но, не имея стратегии комплексных структурных реформ, не ставят перед собой задачу изменить общество. Их возникновение – не альтернатива, а лишь симптом духовного кризиса.
Андрей Баллаев, один из наиболее радикальных и проницательных авторов журнала «Свободная
