народного протеста. Широкое недовольство реформой жилищно-коммунального хозяйства и начавшейся реформой образования не привело к немедленному организованному сопротивлению.
Образовательный форум, проходивший в рамках РСФ, произвел удручающее впечатление на присутствовавших там студенческих активистов, которые, по их собственному выражению, готовы были впасть в «недетский пессимизм». А проходивший тогда же «Молодежный форум» продемонстрировал «одновременно и разрозненность и претенциозность»[405].
Российская политика 2005 г. представляла собой суетливо-бессмысленное маневрирование многочисленных и разрозненных сил, образующих причудливые и случайные альянсы, заведомо обреченные на недолговечность. Единственное, что объединяло всех, это предчувствие политических перемен, которые по причине полного отсутствия фантазии, представлялись исключительно в виде российского аналога украинской «оранжевой революции». Коммунистическая партия то объединялась с либералами, кляня антидемократический режим, то призывала бороться против оранжевой чумы. А политики из «Родины» то сами примеряли «оранжевые» цвета, то демонстративно бегали советоваться в Кремль. Формирование Левого фронта подчинялось той же неустойчивой логике: одни и те же группы то громогласно объявляли о готовности самораспуститься во имя единства социалистических сил, то пускались во все тяжкие, пытаясь нажить собственный политический капитал. По существу, ни одна политическая организация, унаследованная от 1990-х гг., не была готова к новой общественной ситуации. И все же, общая тенденция медленно, но верно прокладывала себе дорогу: на левом фланге формировалась новая политическая сила.
Первоначальная январская эйфория сменилась трезвым пониманием реальных проблем и возможностей, которые встали перед левым движением. Нужно было организовываться по ходу борьбы, не имея ни готовых политических структур, ни даже устойчивой идеологии, преодолевая удручающее наследие 1990-х гг. и сталкиваясь с постоянным противодействием не только власти, но и официальной думской оппозиции.
А главное, левые должны были четко ответить на вопрос о собственной стратегии в ходе назревающего кризиса. Если в начале 2000-х гг. само слово «революция» применительно к России многим казалось бессмысленным, а марксистская лексика — всего лишь привычной данью сектантским традициям левых радикалов, то после событий на Украине и массовых волнений января 2005 г. это слово замелькало на страницах либеральных изданий, зазвучало в университетских аудиториях и в «закрытых» правительственных докладах. Однако открытым оставался главный вопрос — какая революция, в чьих интересах, и какова в ней роль левых?
Разумеется, левые не могли не говорить о социализме. Однако сам по себе кризис режима Путина отнюдь не был равнозначен предстоящему торжеству социалистических идей. Больше того, на роль наследников кремлевской власти вполне серьезно претендовали лидеры либеральной оппозиции, не говоря уже о группировках внутри правящей бюрократии, планировавших сохранить и даже укрепить свои позиции, слегка подкорректировав лозунги.
Как и в начале XX в., левая оппозиция авторитарному режиму разделилась на несколько течений в зависимости от отношения к либералам. Известный левый публицист Алексей Цветков писал, что у сторонников социализма в России нет другого выхода, кроме как поддерживать бюрократию против буржуазии, либо буржуазию против бюрократии.
«Если вдруг так получилось, что вам отвратительны оба способа принуждения: административный (бюрократы) и экономический (буржуа) — и вы мечтаете о сетевом обществе поствластных и пострыночных отношений, вам все равно придется выбирать, кого вы видите ближе к своей утопии, выбирать, с кем из них объединяться, потому что третьей стороны сейчас нет (это не значит, что она в принципе невозможна). Пресловутый “трудящийся” (он же “народ”) — безголовый, а потому слепой гигант, которого с переменным успехом используют друг против друга две вышеназванные элиты.
На мой взгляд, в сегодняшних странах с советским прошлым любая критика буржуазности (с которой начинается всякий утопизм на Западе) оборачивается объективной поддержкой бюрократии. А значит, ответственным утопистам не остается ничего, кроме как добавлять свои усилия к буржуазному проекту как к исторически более прогрессивному»[406].
Поразительным образом вся теоретическая база здесь сводится к наивно заученному сталинистскому истмату с его механистическими представлениями о прогрессивности. Капитализм и бюрократия отнюдь не антиподы. Современная бюрократия (в том числе и в России Нового времени) есть как раз порождение буржуазной модернизации, ее необходимое условие. Российский капитализм авторитарен не потому, что чиновники коррумпированы или государственные традиции заимствованы из Византии. Не в советском и византийском прошлом надо было искать объяснение, а в капиталистическом настоящем.
В начале XXI в. ситуация воспроизводится. Российская буржуазия нуждается в бюрократии для стабильности, для контроля за «народом», для того чтобы удерживать его в положении «слепого гиганта». Бюрократии, напротив, буржуазия необходима как источник обогащения. Буржуазия наша оказалась насквозь бюрократична, а бюрократия до мозга костей буржуазна. С самого начала перестройки бюрократия работала на буржуазный проект. То, что соотношение сил несколько иное, чем на Западе — естественно. Российский капитализм — периферийный. И это обстоятельство нельзя было изменить никакими «оранжевыми революциями», ибо подобные перевороты не затрагивают ни структуру экономики, ни место страны в глобальном разделении труда.
Неолиберальные оппозиционеры со своей стороны мечтали заполучить поддержку слева, но ни на малейшие политические уступки со своей стороны идти были не готовы. Мало того, что они ни слова не сказали против рыночного курса Путина, но они продолжают обвинять президента в том, что его экономическая политика недостаточно рыночная, недостаточно либеральная.
Между тем именно протест против рыночной, антисоциальной политики Путина лежал в основе событий января 2005 г. и всех других массовых выступлений, подтачивавших основы режима. Иными словами, народ возмущала именно та сторона политики Путина, которую либеральная оппозиция поддерживала.
Серьезной массовой оппозицией правящему авторитарному режиму в России всегда могли быть только сами левые. Им не нужен блок с либеральными политиками, чтобы стать серьезной общественной силой. Скорее наоборот. Чем более они независимы, тем они сильнее, их аргументы тем более убедительны.
Революционный процесс в стране периферийного капитализма неизбежно противоречив (впрочем, это же относится и вообще к любой революции). Необходимо решать одновременно задачи демократической и социальной борьбы, накладывающиеся друг на друга. Необходимо ставить вопросы модернизации, которые не решил и не может решить капитализм, одновременно выходя за рамки буржуазного порядка.
В то время как Цветков призывал к сотрудничеству с либералами, бывший диссидент-марксист Рой Медведев, руководствуясь, в сущности, той же самой логикой, говорил о необходимости защитить Путина от либералов. Они как бы воспроизводили две стороны одного и того же противоречия. Задачи демократической борьбы, казалось бы, диктуют союз с либералами, а задачи социальной борьбы требуют непримиримого противостояния с теми же либералами. Но суть дела в том, что эти задачи неразделимы. Без социальных перемен невозможна демократизация, а социальные преобразования немыслимы без смены режима.
«Столетняя история революций в России и во всем мире, — говорил лидер петербургского Комитета единых действий Евгений Козлов, — показала, что чистых социалистических революций не бывает, все прошедшие социалистические революции выросли из революций национально-освободительных, антифашистских, общедемократических»[407].
Все подобные противоречия уже выявились в ходе русской революции 1917 г. и продолжали воспроизводиться в каждом новом революционном кризисе на периферии мирового капитализма.
Генералы не так уж не правы, когда готовятся к «прошлой войне». У них просто нет иного выбора. В новой войне побеждает не тот, кто отказывается тратить время на изучение предшествующего опыта, а тот, кто сумел извлечь из него актуальные уроки. С революциями то же самое. Русская революция отличалась от французской, а та — от английской. И тем не менее во всех трех революциях заметна общая логика, схожая последовательность. Именно изучение этого опыта позволило Ленину сформулировать
