должен был когда-нибудь понравиться мой дом. О родительском доме я думал лишь в одном аспекте — как бы из него улизнуть. После первого года совместной жизни с Флоренс я начал рассуждать о домах, в которых жил с ней, примерно в таком же духе. Каждое утро я сбегал из дома.
Но с того дня Флоренс сделала так, что я просто наслаждался жизнью, чего раньше терпеть не мог. «Не заслуживаю этого», — говорил я. «Дело не в чьих-либо заслугах, — отвечала она. — У нас был смехотворный шанс, дорогой, и мне просто приятно, что ты вернулся и что ты невредим; мы могли потерять тебя».
Несколько дней спустя, когда прежнее состояние вновь начало посещать меня, она объяснила, что из себя, по ее мнению, должна представлять Крепость:
— Дорогой, мы действительно тронулись в путь, имея в виду нечто другое. Мы думали, что работа в агентстве будет средством к чему-то еще. Вместо этого оно обернулось самоцелью, не так ли?
Я вздохнул.
— И мы разочаровались, правда? Да, так оно и есть. От этого никуда не уйти. Я помню тот день, когда тебя избрали поэтом курса, после четырех лет, в течение которых никто, кроме меня, вообще не имел понятия, что ты существуешь. Я помню, как ты стоял в зале перед всем колледжем и читал свои стихи. Я не слышала слов, потому что во все глаза смотрела на твое лицо, озаренное Богом. В тот день для тебя не было невозможного. А сейчас — как чья-то неудачная шутка, как фарс. Использовать такой талант и такую подготовку, как у тебя, на рекламу сигарет?! Понимаю, тебе больно слушать. Но именно сейчас, первый и последний раз, скажу тебе всю правду!
Я, полагаю, весь съежился в ожидании удара, потому что она рассмеялась и поцеловала меня.
— Дорогой, — сказала она, — это не так уж страшно. Но сначала вопрос. Разве жизнь может быть другой? А, Эв? Скажи!
— Может, наверно.
— Никто из людей никогда не воплощает задуманное в жизнь. Или кто-то все-таки сумел?
— Никто, наверно.
— Если ты не доволен всем каждый день, то со мной все в порядке. Ну, если, конечно, ты не винишь во всем меня одну. Не делай козла отпущения…
— И не думал.
— Все это так, но ты иногда забываешь, кто я, детка. Я именно та девчонка, которая думала, что ты личность, когда ты сам думал, что ты — ноль. Помнишь, как ты, бывало, шагал по кампусу из Зэта на почту и не поднимал голову, как ты перебегал на другую сторону улицы, чтобы избежать тех многих, кто не приветствовал тебя? Я та девчонка, которая подняла твою голову и заставила тебя смотреть на людей — помнишь, кто я? Я та самая, кто сказал тебе, что не важно, как завязан галстук, и что ты — иностранец, или не знаю, кем ты себя тогда представлял, это не имело значения, и даже твои прыщики, исчезнувшие, все- все не важно. А, детка? И все из того, что твой отец думал о тебе: чем ты занимаешься и чем ты не занимаешься, тоже не имело значения, потому что если ты хочешь рассердиться на кого-нибудь — то рассердись! Но не делай из меня куклы наподобие экранных жен! Если бы не ты, меня бы здесь не было! Я и в мыслях не имела это шикарное ранчо испанского ренессанса, где мы живем; мне не нужны три машины, я могу обойтись и без бассейна. Я здесь, детка, потому что здесь ты!
— …Хочешь бросить дом? — продолжила она. — Бросай! Продадим его и переедем в другой. Тоскуешь по дням, когда существовал стимул к драке? Отлично! Стимул есть, и большой, но, увы, к гражданским правам ты равнодушен. Я спрашивала тебя не раз. Ты не хочешь. Пожалуйста, твое дело.
Она перевела дух — это заняло секунду — и продолжила:
— Поскольку мы здесь и все идет к тому, что мы останемся здесь навсегда, ведь так? — поскольку это так, то скажу прямо: я рада, что в «Вильямс и Мак-Элрое» ты известен как Незаменимый Эдди. Потому что оплата твоих услуг позволяет тебе, ни о чем не тревожась, написать какую тебе хочется статью о Чете Колье. И, Эв, когда выйдет статья и люди начнут поздравлять тебя с ней, все будет отлично, ты почувствуешь себя значительно лучше! У многих положения бывали — не сравнить с твоим, мой дорогой!
— Знаю.
— Но ты, кажется, забываешь об этом!
— Наверно, забываю.
— Поэтому предлагаю признать временное поражение. Затем прекратить обращать свои взгляды к окружающим в надежде, что они решат наши проблемы. Обратим их лучше в себя. Задвинемся назад, как улитки, и возведем стену вокруг нас, непроницаемую стену. Крепость, с такими толстыми стенами, которые предохранят нас и наш внутренний мир от заразы внешнего. А вот внутри, где мы можем взять под контроль все, давай-ка создадим условия для самой распрекрасной жизни! Чтобы все нужное всегда было под рукой. Такой я вижу нашу Крепость! И я готова остаток жизни прожить за этими стенами, детка, потому что я люблю тебя. Люблю. Подожди немного, я расскажу кое-что.
Флоренс зачитывалась романом некоего Гессе. Он назывался «Сидхартха», и события происходили в Индии. Книжка описывала поиски одним симпатичным и удачливым юношей тех вещей в жизни, которые имели неиссякаемое значение. Это были также поиски путей гармонии со Вселенной и со всем миром. Повествование начиналось с того, что в этом юноше его развращенное «я» одержало верх над целомудренным. Поэтому Флоренс и пришла в голову идея читать ее вместе. Спустя какое-то время, пройдя через внутреннее очищение, весьма болезненное, и через другие испытания, этот Сидхартха сумел подчинить себе распутную часть своего «я». Но это оказалось не так-то просто. Он попал в переплет с красивой куртизанкой, которая сумела заглушить в нем все чистые помыслы. Но он спас себя. В конце книги он стал беден и одинок, но оказался способен воспринимать все события внешнего мира, всю грязь и вражду его с максимальным спокойствием и даже с любовью.
Философия автора, Гессе, состояла в отрицании «эго» в таком виде, в каком его представляют сегодня. Для нас с Флоренс, когда мы читали вместе, это было стремление к другому виду «эго» — не агрессивному, драчливому или, наоборот, к покорно принимающему удары судьбы, а к простому, безбоязненному и все принимающему как данность. И это «я», которое должно произрасти в душе, должно быть в гармонии со Вселенной и даже с природой. Оно не будет чувствовать призывы к тому, чтобы побить кого-либо, и поэтому оно будет умиротворенное, спокойное и во всех отношениях счастливое. Эта философия избегает внешнего и материального, она ставит во главу угла внутреннее и духовное. Я уверен, что тогда я не понимал это до конца, да и не понимаю сейчас. Но то, что Флоренс имела в виду по поводу нас, понял отлично.
Обнаружилось, что Флоренс, кроме бесед с доктором Лейбманом, три раза в неделю берет уроки йоги у одного «учителя», обитавшего в своем «пристанище» на берегу Санта-Барбары. Я не вкладываю в описание ни капли юмора, потому что те одиннадцать месяцев влияние йога и его мыслей на нас, а также книги «Сидхартха» было велико. И это было самое счастливое и тихое время нашей совместной жизни.
Внутри крепостных стен Флоренс начала создавать мир «реальных» вещей, тех самых, что существуют всегда и везде. Она сказала, что мы не в состоянии противостоять разврату и гниению за пределами нашего замка. Мы живем в определенное время в определенном месте, и наш хлеб с маслом зависит от определенного общества, и оно налагает на нас строго определенные обязательства.
Но! Вокруг дома мы должны возвести некий духовный барьер, и этот барьер начнется с улицы. Мы действительно засадили вечнозеленым кустарником и рододендроном изгородь для обозначения границы внешнего и внутреннего. Зелень ограды отмечала наше владение. Здесь мы должны были избавиться от наших старых «я» и создать новые, в новых измерениях, с новой структурой, из новых материалов. Внутри мы отказываемся от вещей плотских и купли-продажи. Флоренс сказала, что все великие люди страдали в борьбе именно с этим. Иисус, Будда, Толстой, Таро — все великие учителя работали над освобождением себя от стандартов окружающего их мира, от требований к выживаемости и от террора предателей своих собственных обществ. И не важно, насколько постыдными вещами они были связаны с существованием в грешном внешнем мире, они построили свое внутреннее «я» таким крепким, что ничто не могло поколебать их.
Итак, я тоже начал трудиться над возведением Крепости. Это была наша первая совместная деятельность.
Гвен я больше не видел, и свободного времени обнаружилось много. Я заканчивал дела как можно
