приятеля[227] моего суженого и говорю: — Вы мне объявили причину затаенного горя Пущина, а доктор его сказал мне, что для восстановления его надо, чтобы что-нибудь сильно подействовало, обстоятельство переменило его печальное настроение, а потому скажите ему, что, несмотря на его болезнь, я согласна быть матерью его детей и выйти за него немедленно замуж, чтобы быть по обстоятельствам или сиделкою при больном, или сестрою его, или женою, но уже доверим вашу дружбу. Вы знаете, какой он хлопотун. Возьмите на себя устроить нашу свадьбу. Я желаю, чтобы никто из родных не знал, покуда не совершится. Вас прошу быть моим шафером, приищите другого — хорошо, чтобы где-нибудь на железной дороге. Сегодня же скажите ему — чем скорее заменить печаль его радостию, тем лучше — и будьте так добры — сказать вечером, какое это сделает на него впечатление.
Он так обрадовался, так был тронут, что родные не знали, чему приписать его внезапную веселость. Он начал быстро поправляться и готовиться к отъезду. Я тут уехала в Москву — с своей стороны готовиться.
Лицейский товарищ сообщил другому женатому их товарищу, одному князю, имевшему имение близь Николаевской железной дороги, и они вместе придумали, чтобы избавить больного от всяких хлопот, и волнений, все предварительно устроить — князь при родных Пущина пригласит его к себе по перепутью, так что родные не были удивлены, что он тут поедет и прогостит там день- другой. Мне дали знать в Москву телеграммой — я приехала вечером на означенную станцию, где ожидал меня экипаж князя, который даже от жены своей скрыл нашу тайну.
Я помню эту ночь, с каким чувством — само предание — мчалась я по неизвестной дороге в неизвестное место на неизвестную мне судьбу к полуживому или полумертвому жениху моему, но с решимостью принять от руки Господней все, что благородно...»
Пущин и Наталья Дмитриевна обвенчались 22 мая 1857 года в имении Высокое бывшего лицеиста Д. А. Эристова. Вскоре супруги уехали в Москву, а затем в Марьино. Вся декабристская семья с радостью встретила известие о браке Пущина с Натальей Дмитриевной. Г. С. Батеньков откликнулся немедленно: «С моей стороны не ждите анализа: я просто рад».
Оболенский писал Пущину, узнав о его женитьбе: «Часто думаем о тебе... и о полноте того земного счастья, которое должно прийти на твою долю от твоего союза с Натальей Дмитриевной».
Самый старый декабрист В. И. Штейнгель отечески благословлял друзей: «Да благословит вас сам господь бог постоянным неиссякаемым источником взаимной любви и дружбы — до конца. У меня вертится крепко мысль побывать в Москве и у вас в Марьине; хочется поцаловать ручку вашей супруги, потому что на том свете уж, вероятно, не цалуют».
Отныне Марьино стало вдвойне притягательно для всего декабристского круга. Воспитанница декабриста М. И. Муравьева-Апостола пишет о своем посещении Марьина: «Наконец, мы в Марьине... Нам здесь так удобно и спокойно, без всякого этикета, совершенно как дома. Иначе и не может быть у доброй Натальи Дмитриевны».
Сообщая о кончине отца, сын Якушкина написал Наталье Дмитриевне, что отец «почти до последнего дня говорил еще о приезде в Марьино».
Обвенчавшись, Пущины прожили два года в Марьине. Эти два года, вопреки приговору врача, Наталья Дмитриевна, в сущности, подарила Пущину. Только благодаря этому он смог написать в Марьине свои воспоминания о Пушкине. Пущин и Наталья Дмитриевна отправляют к Герцену в вольную русскую печать воспоминания Михайла Александровича Фонвизина, которые вскоре были там напечатаны.
Однако смерть уже ходила рядом.
Пущин умер 3 апреля 1859 года и похоронен в Бронницах у собора, рядом с могилой М. Л. Фонвизина. Наталья Дмитриевна скончалась в Москве десять лет спустя, 10 октября 1869 года, и погребена была в Покровском монастыре рядом с родителями. Могила ее не сохранилась.
«Все, что сказано о женах, последовавших в Сибирь за своими мужьями, о трудах и огорчениях, перенесенными ими без ропота, о бодрости духа и беспредельной преданности чувству супружеского и материнского долга, о сочувствии их ко всякому страданию, о живом участии, принимаемом в судьбе Петровских и Читинских узников, о всех делах благотворения, ознаменовавших их пребывание в Сибири, все это... с чувством признательности к ним подтвердится всеми, кто их видел и знал в изгнании»[228].
Герцен писал: «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины и пр.». К этому же поколению не по одной хронологии, но по складу души принадлежала и Наталья Дмитриевна Фонвизина-Пущина.
Когда Достоевский в своей знаменитой речи на открытии памятника Пушкина в Москве в 1880 году говорил о величии Татьяны Лариной как типе положительной красоты, апофеозе русской женщины, возможно, он вспоминал и о Фонвизиной, всем пожертвовавшей ради нравственного долга — самого свободного долга, какой есть.
«Одна из наиболее героических личностей»
(Мария Цебрикова)
1
23 марта 1917 года петроградские и московские газеты вышли с траурными заголовками: в этот день состоялись торжественные похороны жертв революции на Марсовом поле, среди которых были и женщины — «пламенные героини борьбы за народовластие». В номере газеты «Утро России» вслед за сообщениями о грандиозных похоронах, а также о судьбе царской семьи помещался скромный некролог, сообщавший, что на южном берегу Крыма в Симеизе 20 марта скончалась Мария Константиновна Цебрикова, «чье имя в девяностых годах также произносилось шепотом, как в семидесятых годах называлось имя Чернышевского, а еще раньше Герцена... Судьбе было угодно, чтобы М. К. Цебрикова увидела падение обветшалой государственной власти за несколько дней до своей кончины... Она скончалась 82 лет на заре столь долгожданной гражданской свободы»,— писал автор некролога.
Есть свои символы времени, и жизнь Марии Константиновны Цебриковой могла бы стать таким символом. Автор некролога называет Цебрикову «едва ли не первой русской публицисткой» и пишет, что «ее знаменитое письмо к Александру III, в котором она «с такой пламенной силой убеждения в правоте своего слова клеймила реакционное правление самодержавного режима, обращалось среди молодежи, переписанное чернилами, как некогда ходили по рукам «Что делать?» и «Письма с того берега»[229]
Имя Цебриковой поставлено здесь в один ряд с именами Герцена и Чернышевского... Для многих современников это не было преувеличением. Некролог «Утра России» напоминал о деятельности Цебриковой как литературного критика «Отечественных записок», о том, как многим обязано ей женское движение за равноправие в России.
Под некрологом стояли скромные инициалы. Пока не удалось установить, кто его автор. Но имя Цебриковой было достаточно широко известно читающей России. Попытаемся же себе представить, кто бы мог написать о ней, не переживи она свое время.
Во-первых, Лев Николаевич Толстой. В годы, когда возникло толстовское издательство «Посредник», Цебрикова была центром кружка, в котором мечтали издавать книги для народа. Сама Мария Константиновна написала немало книжек для народного чтения, и ее рассказ «О трех мужиках и бабе
