На этом записки Петра Семёновича прерываются. Однако в домашнем архиве Великой Княгини Ксении Александровны исследователям удалось найти несколько документов, проливающих свет на события, связанные с этим неизвестно откуда появившимся человеков, роль которого в истории нашей страны до сих пор пытаются понять.
Найденные бумаги, по-видимому, являются черновиками писем или воспоминаний. Датировать их и установить автора удалось сличением почерка и анализом состава чернил и бумаги. Тем не менее, они в некоторой степени занимательны, что оставляет у составителя надежду на то, что читатель не пожалеет времени, потраченного на ознакомление с двумя короткими текстами, приведёнными далее.
Писано рукой адмирала графа Уроева примерно в 1902 году
Мне шёл восьмой год, когда погиб отец. Он был моряком, и однажды в шторм его ринуло какой-то снастью, сорванной ветром. Мама после этого больше года плакала на берегу, словно у могилы любимого человека. А мне не пришлось пойти в школу - в дом пришла нужда.
Матушка брала заказы на шитьё, сестрица Оленька хлопотала по дому и управлялась в саду и на огороде, а я пробавлялся случайными заработками. То рыбки наловлю и продам, то на рынке кому-то помогу донести покупки. Сапожник или лодочный мастер звали меня иногда на помощь. Не то, чтобы они не могли обойтись без подручного - просто это такой способ оказать поддержку соседям. Не считалось правильным подавать милостыню. Но это я уже потом сообразил, а тогда - просто ничем не гнушался ради лишней копейки.
Мамин брат, а он - тоже моряк, приносил заказы на пошив рубах. То есть голодать не давал. Однажды, года через три после отцовой смерти, заглянул к нам с товарищем-сослуживцем. Мне этот дядькин знакомец показался шибко старым, и я сильно рассердился на маму, за то, что она оставила его ночевать.
А потом она плакала, когда он не пришёл на другой день.
- Бросил он тебя, - сказал я ей со злобой в голосе.
- Он нынче с турком воюет, - она погладила меня по голове. - Кузьма Нилыч бает: в самом пекле его место. Нет у Петра Семёныча страха, зато супостата он напугал до икоты. Только говорить об этом никому нельзя.
Как Вы понимаете, после таких слов я этого человека сразу зауважал, хотя в его смелости убедился только спустя многие годы. Он, когда вернулся с войны, к нам переехал и с мамой обвенчался. Купил мне маленькую парусную лодку, стал помогать рыбачить и начал меня же готовить к поступлению в гимназию. Тихий человек, заботливый отчим. Откуда смелость!? Какой героизм!? Его за все подвиги козой пожаловали, а вовсе не орденом.
Но ко мне он не цеплялся, только помогал по хозяйству и на рыбалке. В общем, безвредный человек, но польза от него немалая. Склеил из резины маски со стеклом, чтобы удобней было драть мидии для наживки, построил коптильню - и сразу наши уловы стали прекрасно продаваться, да за куда как лучшую денежку.
Я уже совсем было раздумал уважать его как героя, и стал просто по-человечески любить за мягкость и разумность, но в один прекрасный летний день пришел к нам на берег, где мы готовились к промыслу, мужчина, с которым папа о чем-то разговаривал. Мы с сыном гостя сперва спорили, а потом я этому Кольке показывал маски и затаскивал его на глубину, а ещё мы их провожали на пристань и я знакомил гостей с городом, а потом оказалось, что это цесаревич с сыном.
Тогда я и понял - отчим у меня - человек непростой.
***
Мы жили среди папиных макетов электрических машин и эскизов. Я был первым помощником и, как понял позднее, главным учеником. Пётр Семёнович быстро и деловито напичкал мою голову познаниями, которые оказались на уровне самых последних достижений науки и техники. Зубрёжка латыни и муки чистописания, испытанные мною в гимназии, воспринимались как досадные помехи на пути к познанию действительно важных вещей, и... я был вынужден уделять столь ненавистным дисциплинам немало времени, пока не сделался одним из лучших учеников по всем предметам.
Видимо произошел какой-то прорыв в скорости восприятия, начавшийся с усвоения математических формул, описывающих работу устройств, что мы сооружали. Потому что знания в этот период в меня влезали в неограниченных количествах и оседали в памяти крепко.
Нам не раз пришлось переезжать. Жили то в царском дворце под Санкт-Петербургом, среди картин и статуй в обществе их хранителя, способного часами рассказывать истории создания этих шедевров. То переехали в скромную гостиницу в Николаеве, где строили подводную лодку, добрую половину устройств которой я знал прекрасно - сам участвовал в их создании. Случались и встречи с Великим Князем Александром Александровичем и сыном его Колькой, тоже, конечно, Великим Князем - а что поделаешь?! Вся семья у них такая - одни сплошные Великие Князья.
После Египетского похода во время аудиенции государь вручил мне Георгиевский крест и спросил, чего я хочу, на что я ответил, что желаю Его Императорскому Величеству много увлекательной работы. Мне было всего пятнадцать - мальчишка еще. Сан Саныч, как услыхал такое, сказал, что я, по его мнению, весь в отца, чем он премного доволен. И засмеялся.
Беда случилась, когда я выходил из кабинета и отцеплял орден от гимназической тужурки, чтобы отдать его гвардейцу - не положено такую награду прилюдно носить. Так вот, сестрёнка Колькина Ксюха случайно оказалась свидетельницей этой сцены и... вы бы видели её глаза. Наверное, подумала, что у меня отбирают орден. Она тут же ворвалась в кабинет своего папеньки-императора, и громко что-то кричала. А потом выскочила заплаканная и налетела на меня. Ей было лет семь - совсем ребёнок. Так что пришлось мне утирать царевне слёзы и помогать высморкаться.
Видимо, это и привело к тому, что через двенадцать лет мы поженились - волшебный взгляд её чудесных глаз не отрывался от меня всякий раз, когда нам случалось видеться, и, признаюсь, ради того, чтобы поймать его на себе, я нередко навещал Кольку и даже участвовал в его забавах. Когда Ксении Александровне исполнилось тринадцать, она стребовала с меня обещания ни на ком не жениться, пока она не вырастет.
А ведь я в ту пору уже был морским офицером. Подводником. То есть не питал никакой уверенности в том, что не погибну в очередном походе. Техника, на которой мы работали, была на грани чуда. Поддержание её в работоспособном состоянии занимало львиную долю трудов экипажей. И ведь мы не так часто бывали в месте базирования - то и дело шли туда, где возникала необходимость изменить расклад сил у далёких берегов. К примеру, вскоре после того, как я обещал своей принцессе подождать её взросления, нашему дивизиону пришлось спешно бежать к Мозамбику, прореживать силы британского флота, получившие приказ продемонстрировать португальцам решимость туманного Альбиона. Хоть тресните - запамятовал, из-за чего они в ту пору полаялись. 'Что-то там, в носу', - как сказал папенька: .
Погиб он при испытаниях очередной подводной лодки - на глубине сорока метров не выдержал сварной шов. Экипаж частично спасся - вынырнули через торпедные аппараты. Папа их как раз и выстреливал сжатым воздухом. А самому выйти потом не удалось. Он ведь был уже старенький, вот и не хватило ему ловкости.
Потом мама отдала мне письмо от него, сказала - давненько хранит завещание Петра Семёновича. Прочитал я это послание, а там всего-то два поручения. Первое - надавать звиздюлей японцам, когда те на нас полезут в четвёртом году. Второе - сделать так, чтобы к четырнадцатому году Россия расквиталась по внешним долгам, а то её заставят лезть в чужую войну, отчего сделается нам тошно.
Прочитал я, посидел, пытаясь вспомнить, бывали ли случаи, чтобы отчим мой оказывался неправ. Ничего не припомнил. А коли так - делать нечего. Надо исполнять. Год у нас шел девяносто девятый, и лет мне было тридцать два.
