– Вы откровенны. А ваша дочь тоже об этом знала? Мой сын Эрвин со слов ее величества утверждает, что первой отправиться в Багерлее вызвалась отнюдь не герцогиня Окделл.
– Только потому, что у Айрис начинался грудной приступ. – Чем меньше Сэль будет на виду, тем лучше. – Моя дочь во всем подражала подруге, они все делали вместе.
– То есть ваша дочь была осведомлена о сговоре Айрис Окделл и Робера Эпинэ с самого начала?
– Да. – Еще немного вранья лишним не будет.
– А вы?
– Я не знала, но догадалась довольно быстро. Селина призналась только после смерти Айрис.
– О Надоре и ваших видениях вы расскажете мне чуть позже. Садитесь и не обращайте внимания, что я хожу. Привычка.
– Да, мой герцог.
Куда именно садиться, регент не сказал, и Луиза выбрала один из окружавших массивный стол стульев. Наверное, здесь сидели генералы и маршалы.
– Насколько мне известно, – донеслось из-за спины, – вы направлялись к моей супруге. Когда мы закончим и вы отдохнете, вас отвезут в Ноймар.
– Благодарю вас, монсеньор, но если это возможно, я предпочла бы остаться с графиней Савиньяк.
– Вот как? – слегка удивился Ноймаринен. – Разумеется, выбор за вами, но потрудитесь объяснить причину.
Причин было аж три, но хватило бы и одной, по имени Урфрида. Отец порой может не потакать сыну, но доченьке… Особенно когда поганка топает ножками и вопит: «Хочу!» Маркграфиня положила глаз на Савиньяка, а Селина ей мешала. Пока лишь в воображении, но любящим родителям важны слезиночки кровиночки, а не то, как оно есть на самом деле. Второй причиной был сам Савиньяк, которого чем дальше, тем больше хотелось изловить. Госпожа Арамона грустно вздохнула.
– Я боюсь встречи с… новой графиней Креденьи и бывшими унарами моего покойного супруга. По крайней мере, до замужества Селины.
– Да, – герцог внезапно улыбнулся, – ваш отец потряс многих. К счастью для Талига, вы ничем не напоминаете свою матушку. Как по-вашему, почему ее величество согласилась с решением супруга остаться в столице, вы ведь при этом присутствовали?
– Тогда я подумала, что его величество уперся и ее величество, поняв это, решила не спорить.
– А сейчас?
– И сейчас так думаю, – не моргнув глазом объявила Луиза.
Регент кивнул и побрел дальше; сзади он казался старше, чем спереди.
– Граф Гогенлоэ расспросит вас и вашу дочь о том, чему вы были свидетелями. Считайте, что вы рассказываете мне.
– Да, монсеньор. – Сейчас капитанша говорила чистую правду. Она никоим образом не собиралась откровенничать не только с Гогенлоэ, но и с регентом, только что повторившим ошибку Манрика. Тот тоже не сомневался, что ему будут служить, только вся преданность Луизы принадлежала детям, герцогу Алва, ну и немножко дому Савиньяк.
3
Свечи догорели, новые Ли зажигать не спешил, а лунные отблески темноту внутри дома побороть не могли. Сваленные на стол карты, напоминая о себе, неприятно белели, но маршал не спешил их разворачивать.
Рудольф переехал в Тарму, собрался форсировать Хербсте и ждал от маршала Савиньяка мыслей на сей счет, но маршал Савиньяк не сомневался: затея невыполнима, и отнюдь не из-за Бруно, как бы тот ни поумнел и ни осмелел. Золотые земли самое малое с двух концов пожирала чума, это было очевидно варварам, но не человеку с цепью регента Талига. Когда-то Рудольф, Вольфганг, Сильвестр, Бертрам с дядюшкой Гектором высились несокрушимой всезнающей стеной, за которой резвился молодняк. Это чувство пережило мятежи Борна и Окделла и рухнуло от ерунды.
Первым засбоил кардинал, но это не казалось фатальным… Ли отлично помнил день, когда они с Алвой наконец признали трещину трещиной и решили ее незаметно залатать. Рокэ «погнался за какой-то юбкой» и не явился ни во дворец, ни домой, а ночью, «получив свое», умчался в чем был к армии, опередив королевский приказ и успев все сделать по-своему. Подвоха никто не заподозрил, только Сильвестр прочел «не знавшему» об интрижке приятеля Савиньяку нотацию о вражеских кознях и убийствах с помощью женщины. Кое-что Лионель позже пустил в ход, но кардинал вряд ли узнал собственные советы.
– Ли… Ты не спишь? Я могу войти?
– Конечно, мама.
Она все же открыла дверь не сразу, маршал успел высечь огонь и зажечь пару свечей.
– Не погулять ли нам? – Мать уже была в мантилье. – В северных домах летом можно задохнуться.
– Не во всех, – засмеялся Лионель, берясь за мундир. – Но от получаса в саду я не откажусь.
Вряд ли их подслушивали, и все же среди запущенных цветников легче не только дышалось, но и говорилось.
– Рудольф выжал наших дам досуха. – Мать проследила взглядом за ночной бабочкой. – Больше всего его занимает Октавианская резня… Карты не развернуты, значит, ты думал не о войне? Тогда о чем?
– Сперва о Рудольфе, потом о Сильвестре. Ты еще не писала о драконах, которых слишком многие хотят убить и иногда убивают? Только хуже всего, когда дракон, всех сожрав, издыхает без посторонней помощи, причем неожиданно для себя самого…
– Или не издыхает, но, разучившись летать, загораживает молодняку выход из пещеры? Ли… Тот же Бертрам понял, что никогда больше не сможет ходить, и пережил это. Он не шарахнется ни от какой правды, даже самой дикой. И я тоже.
– Я знаю. Иначе я говорил бы с тобой о ночных бабочках.
– Не надо. Я и дневных-то не очень люблю. Из-за Гектора – негодник показывал мне бабочек без крыльев и говорил, что это ядовитые тараканы. Ты уже понял, где ошибся Вольфганг?
– Я понял, что? бы на месте фок Варзов делал я, но к чему это привело бы, никто никогда не узнает. В любом случае, сейчас не до того.
– Но ты пока не собираешься стрелять в Рудольфа?
– Это терпит. По крайней мере, до возвращения Уилера и появления послов, но завтра грядет новый разговор. Боюсь, спрятаться за женщин второй раз мне не удастся.
– Так ты за нас прятался?
– Я хотел, чтобы он вас выслушал спокойно. Ты не собираешься писать Бертраму и дядюшке Рафиано?
– Собираюсь. Что именно?
– То, с чем будешь согласна. Представь, что я – Левий.
– Тебе придется пригнуться и сварить шадди с корицей.
– Лучше я наберу тебе цветов.
– Левий этого не делал, но набери.
Ночь и луна делали колокольчики серебряными, только им не хватало черни. Лионель огляделся и взялся за служившую бордюром варастийскую траву. Она резалась не хуже осоки, зато темные росчерки превратили охапку в букет.
– Ты умеешь срезать цветы…
– Я часто помогал Катарине по утрам. Она предпочитала украшать столовую и будуар сама.
– Кто из вас узнавал больше?
– Цветы.
– А ведь есть счастливцы, что собирают колокольчики и гуляют под луной просто так… Те, кто уже никогда ничего не соберет, тоже есть. Были… Тебе жаль Марианну?
– Конечно.
– Значит, не больше, чем других. Что ты надумал?
– Что Эйнрехт и Оллария больны одной чумой, но если б заболевали все, вразумлять Рудольфа было бы уже незачем. Те, кого гнало вон из Олларии, в большинстве своем не просто здоровы, они чуют нечто
