считает, что герцогу Эпинэ о смерти баронессы должен сообщить его высокопреосвященство.
Валме присвистнул. Это вырвалось само собой и было неприлично, но виконт в самом деле был расстроен куда больше, чем от себя ожидал. Марианна по праву считалась Звездой Олларии и погасла, когда та свихнулась! Началось с пропавших цветочниц и погасших улыбок, кончилось погромами и смертью красавицы, которую умудрился полюбить бедолага Эпинэ.
– Вы играете в карты? – уныло спросил Марсель.
– Я знаю, как играют. – Пьетро поднял глаза; оказывается, он мог смотреть и прямо, что немало увеличивало его сходство с Савиньяками. – Вы хотите разыграть роль черного вестника в тонто?
– Воистину, сынам церкви приходят в голову смелые мысли. Нет, я хотел сказать, что вашу неприятную даму, увы, бьет Повелитель Кошек… Его высокопреосвященство Левий умер на руках у герцога Эпинэ и ничего никому больше не скажет. Среди беженцев затесалось несколько «бесноватых», один из них бросил камень, но смерть, если верить брату Анджело, произошла от разрыва сердца. Я не очень понял, что это такое, вроде бы кровь не доходит куда надо. Когда такое случается – лечить поздно, а до того ничего нельзя понять. Впрочем, не будь удара, ничего бы не произошло, по крайней мере тогда.
Гляди Марсель собеседнику в лицо, он вряд ли что-то заметил бы, но расстроенный виконт смотрел на стол, вот и увидел, как державшая нож рука сжалась так, что побелели костяшки пальцев.
– В таком случае, – а вот голос еще не монаха оставался ровным и негромким, – я бы подождал с известиями о баронессе до возвращения графини Савиньяк.
2
На то, что Мелхен захочется слушать про войну, Давенпорт не надеялся, но именно о войне и завела речь баронесса Вейзель. Хозяйка, молчаливая шатенка, очень похожая на Валентина, вышивала у окна, время от времени поднимая от работы светло-серые, почти серебристые глаза. Придд сидел рядом с сестрой, в разговор он почти не вмешивался, только однажды остановил негодующего Катершванца, но было уже поздно: супруга генерала Вейзеля успела вынести приговор, и обжалованию он не подлежал.
– Если б Хербсте защищали как следует, дриксы и сейчас топтались бы на северном берегу.
– К сожалению, все сложилось иначе, – негромко произнесла графиня Гирке. – О том, что предшествовало сражению, и о самом сражении мне рассказал муж, но что было дальше?
– Дальше мы считали тех, кого потеряли, – громко сказал Катершванц. – Это был очень черный вечер и очень больная ночь.
– Но ведь она прошла. – Серебристый взгляд коснулся Чарльза. – Не правда ли?
– Сударыня, – Давенпорт слегка поклонился, – вы совершенно правы, не будем вспоминать о потерях. После подхода Савиньяка наше положение заметно улучшилось, а Бруно стал намного осторожней.
– Гуси боятся попадать под копыта оленя, которые очень острые есть, – не преминул ввернуть Катершванц. – Бруно не может знать, какой из близнецов самый умный, но он знает, что делал с дриксами маршал Лионель, и не хочет получать от маршала Эмиля второй Ор-Гаролис. Наш Чарльз бывал в первом, но он скромный есть и не любит говорить про свою доблесть.
– Это так? – удивилась графиня. – Вы вчера ничего не сказали.
– Я слишком хорошо помню Эйвис, – буркнул Чарльз, испытывая острое и несправедливое желание стукнуть Йоганна чем-нибудь тяжелым.
– Ты слышишь, Мелхен? – Баронесса Вейзель схватила воспитанницу за руку. – Капитан Давенпорт видел, что надо делать с дриксами, влезшими в чужой дом. Перехватить на марше, разбить и отобрать осадный парк. Лионель Савиньяк это понял, хотя он и не сумел сохранить трофеи.
– Сударыня, он смог сохранить армию и вырвать у Хайнриха мир, – не согласился Чарльз и осознал, что защищает кошачьего маршала, не переставая на него злиться.
– Не могу с вами не согласиться, – чуть ли не в первый раз подал голос хозяин. Говорил он тихо и словно бы с трудом – пуля в грудь не шутка. – Савиньяк не за трофеями охотился, а добывал мир для Бергмарк и Надора, а значит, подкрепления для Западной армии. Нельзя сохранить все, поэтому маршал пожертвовал трофейными пушками. Он пожертвовал бы и бо?льшим.
Чарльз мог бы добавить, что Проэмперадор Надора пожертвовал бы всем и всеми, включая себя, но промолчал, понимая, что не сможет объяснить, почему ему, капитану Давенпорту, это поперек горла. Графиня вернулась к своей вышивке; кажется, это были гнущиеся над водой тростники. Баронесса Вейзель объясняла генералу и полковнику, что надлежало делать маршалу, Катершванц слушал и соглашался, Мелхен молчала, глядя в окно, за которым голубело озеро. У нее были удивительные глаза, не карие, а золотистые, как кагетские топазы. Давенпорт смотрел на девушку и думал, как найти подходящие камни, пока не сообразил, что его поведение становится неприличным. Капитан заставил себя перевести взгляд на обронившую наперсток хозяйку. Досадливо поморщившись, графиня наклонилась прежде, чем кто-то из мужчин успел оказать ей услугу. Когда женщина выпрямлялась, выпущенные поверх диадемы локоны немного сбились в сторону, и стало видно, что виски у графини Гирке совсем седые.
3
С лошади Марсель слез, тоскуя о пузе. Врать и умалчивать дипломату проще, чем адуану, пузо же способствовало дипломатичности. Пристегивая его, виконт словно бы спускал с цепи незримого, но очень бдительного пса, но пузо сгинуло в Олларии. Было бы забавно, если б его отыскал дорвавшийся до посольских особняков Салиган, хотя об урготские тайники обломает зубы и он.
– Помнишь перепелов по-урготеллски? – спросил виконт Котика, тот умильно улыбнулся и тут же получил пряник. Прошлое эту чистую и живущую днем сегодняшним душу не смущало, даже если было вкусным. Валме присел на корточки и заглянул волкодаву в глаза. – Тебе, между прочим, еще Эвро утешать. И что ты ей скажешь?
Котик о подобном не задумывался и хотел пряников, Марсель был несказанно рад его присутствию, но испытывал некоторую неловкость. Получить назад собаку, когда Эпинэ потерял Марианну, Пьетро – Левия, а Валтазар – вазы, казалось не вполне справедливым. Конечно, Алва тоже сгинул, но соберано, по словам Зои, хотя бы оказался там, где хотел. И к тому же он никак не желал вспоминаться как покойный.
Дело было не только в политике, требовавшей живого, но временно недоступного регента, а в чем-то странном и будоражащем, как торские катания с гор. Короче, себя жалеть было не с чего, тем более что за прошедший месяц Марсель свыкся с тем, что он – в Талиге, а Рокэ – в дыре, Роберу же осознать свою потерю только предстояло, но не сегодня же! Валме потрепал пса по теряющей форму гриве и отправился врать.
Эпинэ стоял у окна, глядя в сад, и выглядел на удивление прилично – кругов под глазами, и тех не было.
– Трактирщик сказал, вы уехали с кэналлийцем в сторону заставы. Есть новости?
– Графиня Савиньяк жива и здорова, – зевнул Марсель, – признаться, я рад, хоть и не удивлен: вы меня успокоили на месяц вперед.
– Графиня написала?! Только она, или…
– Арлетта с отцом старые друзья, – перебил Марсель, прежде чем Робер задал вопрос, требующий либо правды, либо прямого вранья. – Маменьку это тревожит уже лет сорок, хотя все невинно, как эдельвейс. Однако заподозри мой дражайший родитель, что у графини неприятности, он начал бы чудесить, и мы б рисковали узреть новый Гальбрэ. Арлетта это знает, вот и черкнула пару строк при первой же оказии. Она со свитой отправилась к Лионелю, и я могу ее понять: материнское сердце и все такое…
– Со свитой?
– Не станет же мать двоих маршалов разъезжать одна! – От возмущения Марсель уселся, не дожидаясь приглашения, и у него на коленях тут же оказалась собачья башка. – Утром я выезжаю к батюшке, нам с вами по дороге, и будет лучше, если я вас слегка провожу. Гроб готов?
– Да. – Эпинэ явно думал о другом, вот и хорошо. – Год назад я был в Сакаци… Всего год, но, кажется, до него я почти не жил – все как в тумане… Так бывает в горах: впереди вершина, обернешься: мгла какая-то, даже странно, что в ней что-то есть – камни, речки, деревья, люди, лошади. Вы, наверное, это тоже видели? В Сагранне?
– И видел, и увижу, причем скоро, воля соберано, знаете ли… Лисенок не такой зверь, чтобы его оставлять без присмотра, хотя он был очень любезен.
– Представляю… – Лицо Эпинэ приобрело странное выражение, но, возможно, он просто пытался думать. – Валме, вас не обидит, если я скажу, что вы нам всем морочили голову…
