— Ты всегда был драчуном, — сказала она. — Ты был драчуном и задирой, и я терпеть тебя не могла.
— А я просто никогда не обращал на тебя внимания, — сказал он, смеясь.
— Ты вечно искал случая подраться. Ты был как петух, — сказала она. Ты и теперь любишь драться?
— Нет, — сказал он и мучительно покраснел. — Нет, Маша, теперь я совсем не люблю драться.
Она не заметила его смущения. Она не переставала говорить до самого города, а он молчал и смотрел на нее. Она казалась ему красавицей.
Она была в синей альпийской шапочке и в шубе с меховым воротником. Зимние сумерки быстро сгущались, и в вагоне становилось все темнее и темнее.
Потом Борис провожал ее до дому. Он нес ее лыжи. Она держала его под руку — и говорила, говорила без конца. Они попрощались в темной парадной, и, отдавая ей лыжи, он подумал, что случилось бы, если бы он обнял и поцеловал ее.
Она крепко, по-мужски пожала ему руку.
Ночью она ему приснилась. Она хмурила брови и говорила сердито:
— Стоя здесь, внизу, легко говорить все, что угодно.
А он, Борис, шел вверх по длинной снежной горе, и он шел уже страшно давно, и вершина была недалеко, но он не мог дойти до вершины, и он знал, что ему никогда не дойти, но он шел, шел все вверх и вверх…
Утром Борис проснулся рано и сразу подумал о Маше. Он долго лежал в постели. Потом вспомнил, что до боя осталось два дня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Титов шел через зрительный зал. Он шел медленно, ни на кого не глядя.
На нем был сиреневый костюм и малиновый свитер. Завсегдатаи боксерских состязаний за его спиной называли его имя: «Титов идет… Титов… Титов…» И Титов слышал восторженный шепот за своей спиной.
Две девушки в ярких шелковых платьях с зеленоватыми от перекиси волосами и с подкрашенными ресницами и губами, увидев его, обе разом улыбнулись ему. Одна из них окликнула:
— Вова, привет!
Титов еле заметно кивнул. Он шел дальше. Девушки молча смотрели на его широкую спину, на его сиреневый костюм и могучую шею.
В первом ряду, возле помоста с рингом сидел человек в гимнастерке полувоенного образца и в щегольских сапогах. Титов остановился возле него. Человек встал и пожал руку Титову. Титов улыбнулся, склонив напомаженную голову. Некоторое время он и человек в полувоенной гимнастерке тихо разговаривали и смеялись.
У человека в полувоенной гимнастерке было мягкое лицо пьяницы и тусклые глаза. Он похлопал Титова по спине.
Титов улыбнулся и прошел в боковую дверь за рингом.
В первом ряду по другую сторону зала Филипп Иванович рассказывал соседям о Титове и о его боксерских качествах. Филипп Иванович был объективен, совершенно объективен, и его соседи, среди которых были завсегдатаи боксерских состязаний, но были и новички, услышали подробную и основательную лекцию о боксе. В числе завсегдатаев был один толстый молодой человек. Он был жирный, этот молодой человек, но он хотел казаться необычайно сильным и весь надувался. Он думал, будто тогда жир выглядит как мускулы. Он не занимался никаким спортом, но считался спортсменом. Он разговаривал глухим басом и нарочно был груб и резок. Титов ему очень понравился. Он постарался придать своему лицу такое же выражение, как у Титова, и от этого еще больше надулся. Он был поэтом, этот толстый молодой человек, он думал о том, как он напишет стихотворение о боксере, и стихотворение получится мужественное-мужественное.
Филипп Иванович волновался. Он волновался за исход боя средневесов, он волновался за Бориса Горбова и поэтому особенно горячо расхваливал Владимира Титова. Филипп Иванович, действительно, хорошо знал бокс. Его слушали внимательно и не перебивали.
Титов прошел в уборную и начал медленно раздеваться.
Он напевал песенку:
В соседней уборной на узком диване, завернувшись в халат, лежал Борис Горбов. Он лежал на спине, руки заложив под голову, и глядел вверх. Андрей сидел на стуле, а Петр Петрович — на табуретке. Борис был одет для боя.
Борис, Андрей и Петр Петрович молчали.
Через тонкую перегородку отчетливо слышно было, как Титов напевает песенку:
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Титов взошел на помост и перепрыгнул через канаты ринга. На нем голубой мохнатый халат. Руки его забинтованы. Он прошел в угол, ближний от зрителей. Секунданты пододвинули ему табуретку, но он оттолкнул табуретку ногой и остался стоять. Один из его секундантов, шикарный парень в цветном джемпере и в рубашке с короткими рукавами, начал надевать ему перчатки. Титов улыбался.
В это время на помост поднялся Борис Горбов. За ним шел Андрей. Андрей слегка прихрамывал. Он нес полотенце и губку. Сзади шел Петр Петрович. Петр Петрович был одет в темную фуфайку. Старые брюки мешками висели на его коленях.
Борис был уже в боевых перчатках, и белый халат был накинут на его плечи.
Титов перестал улыбаться и, наморщив лоб, выпятил нижнюю челюсть.
Рефери подошел к Борису, осмотрел его перчатки и представил публике. В зале нестройно захлопали.
Рефери пошел в угол Титова.
Андрей просунул под канаты ящичек с канифолью, и Борис потоптался в ящичке. Канифоль громко хрустела. Рефери высоко поднял руку Титова и назвал его имя.
Аплодисменты загремели.
— Браво, Титов! — крикнул женский голос.
