имеет единый рынок и единую валюту и находится в процессе формирования геополитических амбиций, можно сделать вывод, что Киндлбергер был оправданно далек от благодушной оценки грядущей стабильности мировой экономики.
Гэлбрейт тревожился за саму Америку; его беспокоила высокая вероятность того, что страна снова может оказаться в порочном круге взлетов и падений. Он предупреждал о необходимости помнить о прошлом, и избегать самоуверенности и неоправданного оптимизма, которые являются источником всякого спекулятивного бума. В 1954 году Гэлбрейт писал: «Спекуляционные ожидания могут иметь как больший, так и меньший иммунизирующий эффект. Неминуемый последующий коллапс автоматически разрушает само настроение общества, благоприятствующее спекуляциям. Отсюда следует, что бум спекуляционных ожиданий практически гарантирует: немедленного их возрождения ожидать не приходится. Со временем события прошлого забываются, поэтому иммунитет постепенно изнашивается. Тем самым становится возможным рецидив. Ничто не могло бы заставить американцев приступить к спекулятивным операциям на фондовой бирже в 1935 году. К 1955 году шансы на подобное развитие ситуации существенно возросли».[123]
Как и предсказывал Гэлбрейт, память Америки со временем ослабела. На протяжении 1990-х годов инвесторы «подогрели» фондовый рынок до опасной температуры, которой тот не знал с 1929 года. Сегодня этот «свежайший» спекулятивный бум уже закончился. Хотя миллионы американцев обнаружили, что их сбережения значительно уменьшились, приземление, к счастью, оказалось мягче того, которое последовало за бумом 1920-х годов.
Но то, что случилось недавно в американской экономике, может произойти и в экономике международной. Легкость, с которой американцы поворачиваются спиной к урокам экономической истории, дает основания полагать, что они могут сделать то же самое и по отношению к геополитическим проблемам. Это особенно важно сейчас, когда глобализация стирает разницу между экономикой и геополитикой и увеличивает уровень экономической взаимозависимости, стирая разграничительные геополитические линии. Стоит задуматься над тем, что фондовый бум 1990-х годов столь же иррационален и опасен, как бум 1920-х годов и, что масштабы современной глобализованной экономики и ее связанность могут оказаться даже более функциональными с точки зрения распространения кризиса, чем те механизмы, которые разнесли шоковые волны Великой Депрессии по всему миру.
Глобализация: панацея или угроза?
Томас Фридман в первой главе своей книги «„Лексус“ и оливковое дерево» утверждает, что он «турист с собственной точкой зрения». Он турист потому, что путешествует повсюду и делает репортажи о том, что видит. У него есть точка зрения, поскольку он смотрит на все через особенные линзы — линзы глобализации. После того как он провел вторую половину 1990-х годов, путешествуя по земному шару и бывая всюду, от корпоративных офисов до отдаленных деревень (преимущественно в первых), Фридман сделал вывод, что глобализация «глубоко проникла в международную систему и формирует внутреннюю политику и внешние отношения практически каждой страны».[124]
Сформулировав этот тезис относительно глобализации, Фридман обрушивается на тех аналитиков, которые пытались представить себе, как будет выглядеть новая мировая система, и совершали одинаковую ошибку, пытаясь «выводить будущее из прошлого и только из прошлого». Впрочем, сам Фридман совершает аналогичную ошибку: он пытается предсказывать будущее на основе настоящего — и только настоящего. Поэтому он представляет публике этакий моментальный снимок настоящего, а не обоснованную гипотезу, которая, возможно, выдержит испытание временем.
Фридман, безусловно, прав в том, что в глобализации содержится немало нового и что эта новизна гарантирует миру определенное количество геополитических последствий. Международные потоки товаров и капиталов достигли грандиозных объемов; мировая экономика ныне более взаимозависима, чем когда- либо ранее. Прямые иностранные инвестиции в Соединенные Штаты увеличились более чем на 500 % в период между 1985 годом и концом века. Американский экспорт товаров и услуг увеличился более чем на 200 % за последние два десятилетия.
Глобализация изменилась и в «содержательном» смысле. Торговля и финансы веками присутствовали на международном рынке. Теперь мировым стало само промышленное производство. «Тойота» выпускает автомобили в Соединенных Штатах, «Форд» — в Мексике, «Фольксваген» — в Бразилии. В то время как американские разработчики программного обеспечения в Сиэтле отдыхают после напряженного дня, коллеги в индийском Бангалоре дорабатывают их программы и посылают по электронной почте обратно в Сиэтл, так что американцы утром видят результаты работы индийцев. Глобализация промышленного производства и интеллектуального капитала подняла ставки взаимозависимости. Пенсионный фонд, инвестировавший миллиарды долларов в Индонезию, может изъять их за одну ночь. Американская корпорация, которая имеет два производственных предприятия, а также исследовательскую и научную лаборатории с тысячами служащих в Индонезии, будет гораздо больше заботиться о долговременном финансовом благополучии этой страны.
Интернет и информационная революция изменили характер глобализации и сделали ее более навязчивой. Мировой рынок привык оперировать с данными из «точек входа», то есть из национальных финансовых и торговых центров. Банкиры, грузоотправители, корпоративные менеджеры в Нью-Йорке, Лондоне, Франкфурте, Токио и Гонконге действовали в рамках глобальной сети. Однако большинство их соотечественников работали отнюдь не в этих коммерческих и финансовых «порталах» и практически не имели прямых контактов с зарубежными рынками и их местными представителями.
Все изменилось в эпоху Си-Эн-Эн, мобильных телефонов и Интернета. Как изящно выразился Фридман, новые технологии позволили «отдельных людям, корпорациям и национальным государствам осуществлять связь со всем миром дальше, быстрее, глубже и дешевле, чем когда-либо раньше».[125] Сегодня не только директор корпорации, но и средний гражданин может играть на мировых рынках. Революция в информационных технологиях охватила даже те общества, которые предпочли бы ее избежать. Шанхай, к примеру, буквально кишит мобильными устройствами, рекламой доступа в Интернет и вышками-ретрансляторами. Он напоминает скорее декорацию из футуристического фильма, чем город, находящийся под контролем (хотя бы номинальным) Китайской коммунистической партии. Смещение Слободана Милошевича произошло в немалой степени благодаря тому, что оппозиция использовала в организационных целях сотовую связь и Интернет перед выборами в сентябре 2000 года. Никакими силами Милошевич не мог монополизировать все информационные каналы. Обезоруженный свободным потоком идей, режим Милошевича вскоре рухнул.
Новые технологии увеличивают не только информационные потоки, «входящие» в государства, но и «исходящие» из них. Не случайно, что практически ежедневно поступают сообщения о скандалах в той или иной стране; от пристального взгляда средств массовой информации и легиона частных информационных агентств, публикующих собственные бюллетени, мало что можно утаить. А объемы и скорость перемещения международных финансовых потоков вынуждают большинство государств действовать в строгом соответствии с принятыми в «цивилизованном мире» условия, заставляют или играть по правилам, или наблюдать, как их бонды дешевеют, а процентные ставки топчутся на месте. Слова Фридмана о «золотой смирительной рубашке» — очень подходящая метафора для описания возможностей глобализации оказывать давление на государства, дабы побудить последние принять методы «открытого бизнеса» и ввести эффективное управление.
Принципиальнейшая ошибка Фридмана заключается не в том, что он убеждает нас в преимуществах глобализации, а в его уверенности, будто «всеобъемлющая международная система», которую он описывает, и есть новый мир будущего, а не кратковременная, переходная фаза на пути к некой иной, пока еще не проявившейся альтернативе. Фридман — газетный репортер, поэтому он пишет о том, что видит и слышит. Но если выглянуть за рамки его репортажей, если рассмотреть его благодушный взгляд на глобализацию в исторической перспективе — фридмановская карта мира немедленно распадется на части.
