внешнеполитического курса. Исследователи либерального толка на каждом шагу пытаются уличить Сталина в попрании элементарных норм морали, беззастенчивом цинизме, который стал будто бы определяющей чертой как его политического мышления, так и его конкретных внешнеполитических действий. Я специально выделяю сферу внешней политики, поскольку именно она в этот период находилась в эпицентре всей его деятельности. Что, однако, не равнозначно тому, будто внутренние проблемы отошли на задний план. Здесь нельзя допускать упрощения и искусственно отделять область его внешнеполитической деятельности от руководства всей советской политикой вообще.
Но неоспоримым фактом является то, что сфера международная обрела приоритетное значение в числе проблем, которыми ему пришлось в это время заниматься. Именно этот период стал тем периодом, когда он не только за кулисами, но и на открытой политической сцене начал проявлять себя в качестве государственного и политического деятеля первой величины. Именно тогда Сталин по-настоящему выявил и продемонстрировал свои качества деятеля мирового плана. В тогдашнем раскладе мировых политических фигур он выдвинулся на первый план. Его позиция по тому или иному международному вопросу начала играть одну из решающих ролей при решении крупных мировых проблем, прежде всего проблем войны и мира. Разумеется, его вес и роль в мировой политике определялись не его собственными личными качествами, а прежде всего возрастанием экономического, политического, военного, научно-технического, культурного и иного потенциала страны. Хотя, следует добавить, личные черты и своеобразные особенности характера Сталина, бесспорно, наложили свою неизгладимую печать на то, как он выступал на мировой арене в роли одного из мировых лидеров. Не преувеличивая, можно с достаточным на то основанием утверждать, что именно в рассматриваемый период вождь фактически завершил формирование своей внешнеполитической концепции. Причем, следует уточнить, что в данном случае имеются в виду не какие-то теоретические формулировки или положения, а сам дух, реальное содержание этой концепции. К тому же сам термин – завершение формирования концепции – это скорее подведение какого-то промежуточного итога, а не финал всего процесса. Ибо внешнеполитические взгляды и установки вождя никогда не представляли собой свода законченных и незыблемых формул. Они никогда не отличались статичностью, а находились в динамике развития вплоть до самой его смерти.
Во втором томе мне уже доводилось цитировать мысль Сталина о роли морали в политике, высказанную в марте 1939 года с трибуны XVIII съезда партии. По-моему, ее стоит напомнить, поскольку она выражает принципиальный подход советского лидера к данной проблеме. Итак, Сталин говорил: «Я далек от того, чтобы морализировать по поводу политики невмешательства, говорить об „измене, о предательстве“ и т.п. Наивно читать мораль людям, не признающим человеческой морали. Политика есть политика, как говорят старые прожженные буржуазные дипломаты»[8] .
Современные критики Сталина, усматривающие во всей политике Сталина, как и в его целостной политической философии, небрежение к морали и нравственности, явно используют двойные стандарты, коль речь заходит о Сталине. В данном случае речь идет о соотношении морали и политики, а точнее, о том, всегда ли может политика реализма оставаться моральной. Это убедительно показал покойный ныне историк В. Кожинов в своей хорошо аргументированной и отличающейся глубиной книге по истории Советской России. Позволю себе привести довольно обширный отрывок из его книги, который относится к рассматриваемому периоду.
«Мы не прочь, – сказал генсек в самом тесном кругу (Ворошилов, Молотов, генсек Исполкома Коминтерна Георгий Димитров), – чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если бы руками Германии было бы расшатано положение богатейших капиталистических стран…». Ныне доктор исторических наук М.М. Наринский, цитируя эти суждения, комментирует: «Говоря о политике Советского Союза, Сталин
Прежде всего следует внимательно вдуматься в эпитет «цинично», ибо по одной этой детали можно ясно понять существо нынешней «либеральной» историографии войны. В словах Сталина выражено типичнейшее и даже элементарнейшее отношение государственного деятеля какой-либо страны к войне, разразившейся между соперниками этой страны. Так, 23 июня 1941 года сенатор и будущий президент США Гарри Трумэн заявил не в узком кругу (как Сталин), а корреспонденту популярнейшей «Нью-Йорк Таймс»: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом пусть они убивают как можно больше!»[9]
Пусть читатель меня простит, но я не могу ограничиться приведенным выше пассажем. Для большей убедительности позволю сослаться также на мнение столь крупного и уважаемого не только на Западе политика, каким был У. Черчилль. Он в своих мемуарах посчитал необходимым также коснуться вопроса о месте и роли морали в политике. Его точку зрения современные российские либеральные исследователи едва ли рискнут поставить под сомнение, а тем более упрекать его в цинизме. (Ведь это же не Сталин!)
Итак, Черчилль писал: «Нагорная проповедь – последнее слово христианской этики. Все уважают квакеров. Однако министры принимают на себя ответственность за управление государствами на иных условиях.
Их первый долг – поддерживать такие отношения с другими государствами, чтобы избегать столкновений и войны и сторониться агрессии в какой бы то ни было форме, будь то в националистических или идеологических целях. Однако безопасность государства, жизнь и свобода сограждан, которым они обязаны своим положением, позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства или когда возникает окончательное и твердое убеждение в ее необходимости. Если обстоятельства этого требуют, нужно применить силу. А если это так, то силу нужно применить в наиболее благоприятных для этого условиях. Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть. Таковы мучительные дилеммы, с которыми человечество так часто сталкивалось на протяжении своей истории. Окончательный приговор в таких случаях может произнести только история в соответствии с фактами, которые были известны сторонам в момент события, а также с теми фактами, которые выяснились позже»[10] .
Если под углом зрения, высказанного Черчиллем, подойти к оценке предвоенной политики Сталина, то вряд ли здесь уместны такие громко звучащие эпитеты, как циничная, аморальная, преступная и т.п., которые всегда находятся в арсенале тенденциозных оценщиков Сталина, его внешнеполитических акций и его поведения в сфере международных отношений. В дальнейшем я специально остановлюсь на конкретных вопросах, стоявших в повестке дня мировой политики тех лет, по которым Сталин принимал те или иные решения.
Заранее хочу оговориться – было бы в корне неверно любые акции вождя в предвоенных условиях квалифицировать только в качестве единственно возможных, разумных и продиктованных реальной обстановкой той эпохи. В его действиях наличествуют не только продуманные на широкую историческую перспективу действия, но и серьезные ошибки как стратегического, так и тактического порядка. Впрочем, в политике, как и в жизни, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Но в приложении к внешней политике ничегонеделание также относится к разряду ошибок самого серьезного плана. Особенно это касается ситуации предвоенной, когда требуется предпринимать действия самого широкого масштаба, от эффективности которых зачастую зависят судьбы не только самого политика, но и страны, руководимой им. С точки зрения этого критерия, Сталин, как показывают убедительные факты, не сидел сложа руки и не наблюдал пассивно, в какую сторону подует ветер истории. Он стремился вести государственный корабль таким курсом, чтобы ветер истории не только не мешал его продвижению к цели, но и всячески способствовал этому.
Кроме того, критикам Сталина нелишне будет не только помнить, но и справедливо оценивать некоторые самокритичные признания вождя. Правда, сделаны они уже после победы, но это не только не умаляет их значимости, но и придает им еще большую убедительность. Выступая 24 мая 1945 г. на приеме в честь командующих Красной Армии, он признал: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941 – 1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской
