реформы.
Первый факт можно объяснить тем, что в ходе урбанизации иссяк ресурс
СССР и его политическая система были ликвидированы, но затем оказалось, что реформа во всех своих главных установках противоречит
Корни этого сопротивления уходят в
И дело не только в социальных установках. Парадоксальным образом и
Все это делает положение нынешней России гораздо более сложным и трудным, чем даже в СССР накануне краха. Упрощая, главную идею этой книги можно кратко выразить так: СССР рухнул, потому что православная этика большинства населения, прикрытая «тонкой пленкой европейских идей», исчерпала свой потенциал — требовалась подпитка новыми интеллектуальными и эстетическими инструментами, а эта подпитка была неадекватной по структуре и качеству и недостаточной по интенсивности.
Мощное (почти безумное) наступление на христианскую идею равенства (в карикатурном образе «уравниловки»), начатое в 70-е годы XX в. в интеллигенции и к концу 80-х годов охватившее «широкие народные массы», делегитимировало главные основания советского строя. Но в сравнении с СССР тех лет социальный порядок постсоветской России — это торжествующее безбожное мракобесие.
Размеры социального «дна», т.е. общности совершенно обездоленных, в середине 2000-х годов достигало 15-17 млн. человек, но благополучная половина населения вообще этого не замечала. А кого волновало и волнует безысходное бедствие деревни? Еще в 1989-1990 гг., когда начали выезжать на Запад, нас поражало даже не столько зрелище бездомных и нищих, сколько абсолютное равнодушие благополучных. Но ведь мы сами через 5-7 лет провалились гораздо глубже.
Есть ли надежда, что «заграница нам поможет?» — на это уповают остатки наших «либералов». Эта надежда иллюзорна. Запад переживает глубокую и почти молниеносную дехристианизацию, причем синхронную с похоронами Просвещения. Универсальные ценности и нормы как будто испарились. От гражданского общества не осталось и побрякушек, социал-демократы выполняют жестокие неолиберальные программы, двухпартийная система называется «ambi-dextra» — «двоеправая». При падении ВВП на полпроцента, которое при более солидарной организации общества можно было бы преодолеть практически без травм, частный капитал вгоняет в бедствие четверть населения — и при этом резко возрастает число миллиардеров. Сама эта бессмысленная логика наносит культурную травму уже большинству. Запад первым испытал этот кризис — и стал «вымирать» (если бы не питался людьми из «отсталых культур»). Как говорят его мыслители, мир стал «обезбоженным», и всеобщая мировоззренческая матрица распалась. Мы продержались еще полвека на советской матрице.
Чему ж мы хотим научиться у западного капитализма? Нам надо стабилизировать собственное сознание, чтобы остаться на плаву, пытаться охватить мысленно всю большую систему этого кризиса, вертеть ее в уме, чтобы найти слабые места. Какой-то одной ниточки, за которую надо потянуть, мы не найдем, надо будет растаскивать этот клубок на много ниточек. И опыт краха СССР для этого очень полезен.
Наше спасение — сдвиг к более солидарному, а не более конкурентному обществу. Надо оживить ушедшую в подсознание культуру солидарности, но придать ей рациональные формы, отвечающие современной очень жесткой реальности. Нам нужен «советский проект» нового поколения, а не «война всех против всех».
Каким может быть проект «нового советского строя»? Уход активного крестьянского коммунизма на подсознательный уровень «архетипов» сильно меняет институциональную матрицу желаемого будущего жизнеустройства. Если смена вектора нынешнего развития произойдет до катастрофы, то можно предвидеть, что будущий строй будет складываться как система с принципиально большим разнообразием, нежели «первый советский строй». Большинство ограничений, которые предопределили тип жизни в старом СССР, утратили свою силу, нет нужды их восстанавливать.
Коммунизм СССР обладал большим потенциалом для прорыва в постиндустриализм посредством «туннельного эффекта» в отличие от социал-демократии, обязанной «исчерпать конструктивный потенциал капитализма». Этот потенциал можно оживить и быстро провести модернизацию хозяйства и быта, создать эффективную инновационную систему. Нынешний «переходный» тип государства и экономики таких возможностей не имеет.
Политический механизм «перехода» требует для разработки больших усилий, нежели конструирование «образа будущего». Предварительно можно сказать, что надо ожидать возникновения сильной партии, которую можно назвать «социал-демократической на российский манер», совмещающей стереотипы (расхожие суждения) социал-демократии с подсознательными архетипами русского коммунизма. Такие гибриды возможны и эффективно действуют, не вступая в борьбу с устоями национальной культуры. К несчастью, этого не получилось в начале XX в., но вполне может быть достигнуто сейчас. Если бы возникло такое культурное и политическое движение, оно бы завоевало культурную гегемонию, и вокруг него сложился бы исторический блок, способный изменить ход событий.
Литература
