Крах СССР

компромиссы невозможны, «демонтаж тоталитарной государственно-монополистической системы» является «единственно разумной политикой». Советская система — «самый негуманный и антисоциалистический капитализм в мире», и ее надо заменить «цивилизованным капитализмом».

Ясно, что этот доклад, зачитанный в АН СССР в марте 1990 г., долго вынашивался в среде идеологов перестройки, и в нем выражена согласованная позиция той части верхушки КПСС, которая сплотилась вокруг М. Горбачева. Курс был взят на радикальное изменение всего советского жизнеустройства.

Г.Х. Попов в 1990 г. так определил задачи перестройки в экономической и в политической сферах: «Главное в перестройке в экономическом плане — это дележ государственной собственности между новыми владельцами. В проблеме этого дележа — суть перестройки, ее корень… Суть перестройки в политике — полная ликвидация Советов… Другими словами — десоветизация».

О национально-государственном устройстве он говорит примерно то же, что и в «Конституции Сахарова»: «Формируется на месте СССР три, четыре, а то и пять десятков независимых государств… А потом эти республики решают: нужен ли новый Союз республик» [144].

Преобразования, начатые в 1987 г., были столь радикальными («шоковыми»), что их было бы правильнее называть революционными. В обиход даже вошло иррациональное выражение «реформа посредством слома». Сам М.С. Горбачев представлял себя героем, который сокрушил советское государство. В своей лекции в Мюнхене 8 марта 1992 г. он сказал: «Понимали ли те, кто начинал, кто осмелился поднять руку на тоталитарного монстра, что их ждет?.. Мои действия отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы… Несмотря ни на что, историческую задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул» [46, с. 193].

Таким образом, М. Горбачев признал, что он действовал согласно плану, нацеленному на уничтожение СССР. И цель была достигнута — «тоталитарный монстр рухнул». Невиданное в истории дело — верховный правитель державы признается в своей государственной измене! Тот факт, что М. Горбачев остается уважаемым членом высшей элиты постсоветской России и удостаивается почестей со стороны ее верховной власти, есть культурная и политическая патология.

Более того, после ликвидации СССР соратники Горбачева стали напоминать Западу, что их вождь стал служить интересам Запада еще до перестройки, рискуя своим благополучием. В интервью газете «Коррьере делла сера» (1995) помощник М. Горбачева В. Загладин сказал: «В то время Горбачев не мог говорить открыто, он знал, что большинство Политбюро и ЦК не поддержало бы его позицию. В этом признался сам Горбачев. Он должен был быть немного лисой, не мог сказать всего и порой должен был говорить одно, а делать другое… В речи, которую Горбачев произнес в Лондоне в конце 1983 г., уже содержалась новая политическая концепция, отличная от концепции партии и государства».

Как называется деятель, который во время войны, пусть «холодной», едет за границу и предлагает себя как носитель концепции, противоречащей политике своего государства? Ведь М. Горбачев предложил именно концепцию, которая привела к разрушению страны — к ее поражению такого масштаба, что Россию сравнивали с Веймарской республикой.63

Один из интеллектуальных авторов доктрины холодной войны Дж. Кеннан сказал в 1965 г., что план этой войны имел две главных линии: «абсолютное военное поражение Советского Союза или фантастический, необъяснимый и невероятный переворот в политических установках его руководителей». Военное поражение СССР оказалось невозможным, но второй вариант — предательство верхушки КПСС — осуществился, несмотря на то, что в 1965 г. он считался невероятным.

В годовщину ликвидации Берлинской стены, 5 ноября 2009 г., Информационное агентство «Евроньюс» взяло у М. Горбачева интервью, в котором его спрашивают: «СССР развалился. Почему не удался Ваш проект?». На это бывший президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС отвечает: «Я, во-первых, не согласен с вашим выводом, что наш проект не удался. Он настолько удался, что в Советском Союзе начались демократические реформы, и теперь, уже после распада, в России идет развитие и формирование рыночной экономики, плюрализм всякого рода: политический, идеологический, религиозный и т.д. Больше того, в результате этих перемен мы дошли до такой точки, что хотя перестройка и оборвалась насильно, но возврата нет. Никто не способен вернуть страну назад. Так что перестройка победила» [217].

Итак, перестройка победила СССР.

К какой категории изменений относили перестройку сами ее идеологи и «архитекторы»? В 1987 г., когда программа переделки советского государства вступила в решающую стадию, М.С. Горбачев дал определение этой программы: «Перестройка — многозначное, чрезвычайно емкое слово. Но если из многих его возможных синонимов выбрать ключевой, ближе всего выражающий саму его суть, то можно сказать так: перестройка — это революция.

Думается, у нас были все основания заявить на январском Пленуме 1987 г.: по глубинной сути, по большевистской дерзости, по гуманистической социальной направленности нынешний курс является прямым продолжением великих свершений, начатых ленинской партией в Октябрьские дни 1917 года» [40, с. 46-47].

М.С. Горбачев неоднократно предупреждал о катастрофическом характере перестройки как революции то в мягких, то в жестких выражениях. Например: «С перестройкой, как и со всякой революцией, нельзя играть. Тут нужно идти до конца, добиваться успехов буквально каждый день, чтобы массы чувствовали на себе ее результаты, чтобы ее маховик набирал обороты, чтобы нарастала скорость движения, подъема — и в материальном, и в духовном смысле… Революция — явление беспримерное. Беспримерной, революционной должна быть и наша повседневная деятельность — такой, как и полагается в революции» [40, с. 51, 52].

Таким образом, высшее руководство КПСС видело задачу не в постепенном реформировании, а в изменении через слом, с разрывом непрерывности — имелась в виду именно смена общественного строя.

Академик Т.И. Заславская в книге-манифесте «Иного не дано» (1988) пишет: «С точки зрения ожидающих решения задач предстоящее преобразование общественных отношений действительно трудно назвать иначе, как относительно бескровной и мирной (хотя в Сумгаите кровь пролилась) социальной революцией. Речь, следовательно, идет о разработке стратегии управления не обычным, пусть сложным, эволюционным процессом, а революцией, в корне меняющей основные общественно-политические структуры, ведущей к резкому перераспределению власти, прав, обязанностей и свобод между классами, слоями и группами… Спрашивается, возможно ли революционное преобразование общества без существенного обострения в нем социальной борьбы? Конечно, нет… Этого не надо бояться тем, кто не боится самого слова революция» [60, с. 40-41].

Подумайте: главный социолог страны и советник Генерального секретаря ЦК КПСС объявляет, что власть погружает страну в революцию, что не надо бояться самого слова революция, что будут «резкое перераспределение власти, прав, обязанностей и свобод между классами, слоями и группами» и «обострение социальной борьбы» — и ни слова о том, какие антагонистические противоречия делают неизбежной такую катастрофу. Какие классовые интересы столкнулись в середине 80-х годов XX в. в стране, где были устранены массовая бедность и безработица, преодолена социальная вражда, вызванная резким расслоением по доступу к главным жизненным благам? В чью пользу произойдет «резкое перераспределение» всего? Ради каких ценностей вы тянете страну в революцию? Безответственность такого доктринерства просто потрясает.

Да и «прорабы перестройки» второго эшелона называли начатые преобразования революцией, причем уточнялось, что речь шла о революции разрушительной и проводимой «сверху». Из этого видно, что такая квалификация перестройки была узаконена руководством.

Вот примеры таких изречений: «Революция сверху отнюдь не легче революции снизу. Успех ее, как и всякой революции, зависит прежде всего от стойкости, решительности революционных сил, их способности сломать сопротивление отживших свое общественных настроений и структур» (Н.П. Шмелев). Е.Г. Ясин также считал, что в 1991 г. в СССР произошла революция: «По своему значению, по глубине ломки социальных отношений, пронизавших все слои общества, [августовская] революция была для России более существенна и несравненно более плодотворна, чем Октябрьская 1917 г.».

Разрушительный пафос перестройки достиг такого накала, что была подорвана сама способность