На удивленье красив был молодой боярин! Высокий, прямой, с могучей грудью, обтянутой нарядным голубым кафтаном. Румяное лицо окаймляла кудрявая русая бородка, а под густыми бровями — серые проницательные глаза…
Ханша проговорила с улыбкой, глядя прямо в лицо Антонию:
— Господин твой так же молод, как ты?
Не таков был Антоний, чтобы не воспользоваться мимолетным интересом ханши, не повернуть случай на пользу своему господину! Доверительно приглушив голос, он поведал ханше о злоключениях молодого князя Дмитрия, лишенного дядей Ярославом законного права на отцовский великокняжеский престол, о ратных подвигах отважного Дмитрия, которые не принесли ему ничего, кроме славы.
— Сама ведаешь, благородная Джикжек-хатунь, каково остаться малолетнему наследнику без защиты могучего отца и сколько опасностей его подстерегает…
Ханша непроизвольным движеньем прижала к себе мальчика, сидевшего рядом с ней на шелковых подушках, гневно сдвинула брови. Антоний догадался, что Джикжек-хануть представила себе, как вырывают ханские братья власть у ее сына, наследника Менгу-Тимура, как покидает она, униженная и беззащитная, дворец в Сарае, чтобы пропасть в тумане неизвестности, — и порадовался к месту сказанному слову.
— Пусть ко мне придет князь Дмитрий! — сказала на прощанье ханша. — Пусть расскажет о своей земле, где родится светлый жемчуг!
Епископ Феогност остался доволен разговором с Джикжек-хатунью, похвалил Антония за находчивость: «Твой хитроумный намек ханша крепко запомнит. Сама пуще огня боится, как бы родственники Менгу-Тимура не воспрепятствовали ее сыну взойти на ханский престол!»
Князю Дмитрию епископ посоветовал не медлить, завтра же ехать к ханше.
И Дмитрий поехал.
Поехал с намереньем очернить князя Ярослава в глазах всесильной Джикжек-хатуни, унизить, погубить. Поехал, понимая, что изощренное коварство не прибавляет славы витязю, но был готов и на это…
На епископское подворье князь Дмитрий возвратился хмурый и печальный. Неохотно отвечал на вопросы епископа. «Да, встретила хорошо…» «Да, и об отце, покойном Александре Ярославиче, помянула добром…» «О Ярославе говорила с недружелюбием…» «Конечно, намекнул ей, что Ярослав не по праву стал великим князем». «Обещала мне милость и ласку…» «Одарила на прощанье вот этим кольцом с своей руки…»
— Чем же ты недоволен, сын мой? — удивился епископ Феогност. — Вроде бы все удалось, как задумали…
Дмитрий поднял на него тоскующие глаза:
— Тяжко мне, отче! Страшное дело я сотворил, направляя злобу ханши на князя Ярослава. Прощаясь со мной, ханша сказала, что Ярослав живым на Русь не вернется… грех на мне!
Дмитрий закрыл ладонями лицо, плечи его вздрагивали.
— Ради чего бился ты за великое княженье? — неожиданно спросил Феогност. — Ради славы? Ради гордыни? Ради богатства великокняжеского?
— Ты же знаешь, отче! Не раз о том говорили! — обиженно вскинулся Дмитрий.
— Ради чего?
— Хочу продолжить дело родителя моего, Александра Ярославича Невского! Хочу удельных князей смирить! Вернуть Новгород под руку великого князя! Рубежи укрепить, чтобы не воевали недруги русские земли! Полки великие собрать, коим и Орда страшна не будет!
Дмитрий гордо выпрямился, сжал пальцы в кулаки, будто собираясь броситься в драку с невидимым врагом. С грохотом упала тяжелая скамейка, отброшенная ногой князя.
В дверь испуганно заглянул отрок и скрылся, встретив недовольный взгляд епископа.
— Верю, сын мой, что возвеличишь ты делами своими Русь и святую церковь! — торжественно проговорил епископ Феогност. — Властию, данной мне богом, отпускаю грех твой, ибо совершен сей грех ради богоугодного дела! Да пребудет душа твоя в мире и покое! Аминь!
Перекрестил Дмитрия и добавил негромко, буднично:
— Ступай, отдохни, княже. Смятенье души твоей — от гордыни. Смири гордыню — обретешь покой. А о душе твоей я позабочусь…
…Тянулись дни, однообразные, как выжженные солнцем солончаки. Опять были поездки по пыльным улицам Сарая, бесконечные пустые разговоры со сладкоречивым битикчи, надоедливые жалобы Василия Костромского и Глеба Белозерского на ордынское лукавство, назойливая алчность мурз. И жара — удушливая, иссушавшая тело и мозг.
Июль сменился августом, таким же знойным.
Возвратился из Дешт-и-Кипчака игумен Иона, духовник Дмитрия, посланный с подарками и епископской грамотой к Ногаю. Темник не пожелал встретиться с переяславским князем, но подарки принял и — спасибо хлопотам епископа Феогноста! — прислал ярлык со словами дружбы.
Ярлык Ногая читали все вместе: епископ Феогност, Дмитрий, Антоний, Иона:
«Ногаево слово Дмитрию-князю. Да будет доброжелательство между нами. В час беды найдешь в Дешт-и-Кипчаке убежище».
— Еще одна удача, — заключил епископ, сворачивая пергаментный лист с печатью на красном шнуре. — Когда-нибудь пригодится, княже, этот ярлык. Больше тебе в Орде делать нечего…
В день нерукотворного образа,[74] покровителя путешествующих, переяславское посольство покинуло гостеприимное подворье епископа Феогноста. Следом за ним уехали со своими людьми Василий Костромской и Глеб Белозерский.
Великий князь Ярослав Ярославич промедлил еще месяц, ожидая возвращения хана из похода. Но после воздвиженья[75] стронулся с места и он.
Битикчи привез на пристань небогатые подарки, а среди них — кувшин с вином, знак вниманья любимой жены хана Джикжек-хатуни.
— Пусть это вино, привезенное из-за моря, облегчит князю тяготы дальнего пути, — напутствовал битикчи.
Ярослав Ярославич кланялся, растроганный неожиданной милостью ханши…
А вскоре на Русь пришла скорбная весть. Сентября в шестнадцатый день преставился по пути из Орды великий князь Ярослав Ярославич, державший великое княженье семь лет.
Похоронили Ярослава Ярославича не в стольном Владимире, а в отчине его, городе Твери, в соборной церкви Кузьмы и Демьяна.
Той же зимой Василий Костромской, последний из оставшихся в живых Ярославичей, получил от Менгу-Тимура ярлык на великое княженье.
Глава 11 Последний Ярославич
Нет тиуна злее, чем тиун, выслужившийся из кабальных холопов и капризной милостью господина поставленный над бывшими товарищами. Гнёт такой тиун подневольных людей до земли, глумится над нищетой, вымещая на безвинных свои прошлые обиды и униженья.
Нет правителя своевольнее и жестокосерднее, чем рядовой удельный князь, волей случая вознесенный из своей вотчинной глухомани на великокняжеский престол. Кружится у него голова от непривычной высоты, уши доверчиво открываются сладкому шепоту льстецов, старые друзья кажутся излишне дерзкими, а самое малое противоречие вызывает слепую нерассуждающую ненависть. Мечется такой правитель в хитросплетеньях княжеских дел и человеческих отношений, отталкивая и оскорбляя верных союзников, приближая и осыпая милостями затаившихся до времени врагов, торопясь в считанные дни свершить то, чего годами добивались его опытные предшественники, и, встретив неожиданное препятствие, впадает в отчаянье, клянет все и вся, хватается, как утопающий за соломинку, за любое,
