Князь Юрий не был трусом. С юности он сам водил полки и одерживал победы в битвах. Ему было всего девятнадцать лет, когда в летописях появились первые записи о нем как об удачливом полководце. Иногда, длинными зимними вечерами, Юрий Всеволодович перечитывал написанные четким полууставом строки: «В лето шесть тысяч семьсот шестнадцатое[25] князь Михаил с Изяславом пришли, начали воевать волости Всеволодовы, великого князя, около Москвы, и се слышав, великий князь послал сына своего Юрия, и победил Юрий. Сами князья утекли, а людей их иных избили, а иных повязали, и возвратился князь Юрий к отцу с великой честью…»
Юрий хорошо помнил этот стремительный поход через зимние леса, по глухим дорогам. Помнил топот коней, звон оружия, шуршанье заледеневших стягов и самого себя — молодого и нетерпеливого.
Владимирским полкам удалось тогда нагрянуть неожиданно, как снег на голову, и супротивники побежали, бросив под ноги юного князя свои опозоренные знамена. Возвращаясь после победы, Юрий ехал с дружинниками по подмосковным деревням, милостиво улыбался сбегавшимся к дороге смердам и чувствовал себя уверенным и сильным…
Только много лет спустя, уже после смерти отца, Юрий понял, что эта сила была не его собственной, а отцовской. Юрий ходил туда, куда посылал его отец, его полки вооружил и обучил отец, и опытные воеводы, с которыми он советовался перед битвами, были не его, а отцовские.
Само будущее Юрия было тогда неясным: между ним и желанным великокняжеским столом был его старший брат Константин, первый наследник. Дважды ходил Юрий походами на Ростов, вотчину Константина, и дважды отступал, не добившись победы. Неудача следовала за неудачей, и все меньше оставалось веры в то, что он сможет стать вровень с прославленным отцом.
Особенно тяжелы были воспоминания о злосчастной битве на реке Липице. Казалось, Юрий сделал все возможное, чтобы победить. Вся ратная сила Владимирской земли, от боярина до последнего смерда, была выведена в поле. Вокруг княжеского шатра, докуда видел глаз, раскинулся огромный воинский стан. Толпой стояли высокородные бояре и воеводы, грозно трепетал над головой златотканый великокняжеский стяг. Вот уже и послы пришли от князя Константина, умоляли кончить дело миром. И свои бояре настаивали: «Твори мир!» Но князь Юрий, любуясь своей непреклонностью, с позором прогнал послов. Начальным людям своего войска он громогласно объявил:
— Кто возьмет врага живым — тот сам будет убит! Да не оставим ни одного живого!
Вспомнил Юрий, как помрачнели тогда отцовские воеводы, а один из них, самый старый и уважаемый, произнес укоризненно: «Не было такого при батюшке князе Всеволоде. Грозен был великий князь, но не жесток!»
Под приветственные крики дружинников, под рев боевых труб князь Юрий поднял меч, посылая полки в сечу…
А потом был разгром — тяжкий, позорный. Храбрые новгородские и смоленские полки, прибывшие на помощь князю Константину, наголову разбили владимирскую рать. Все нужно было начинать сначала…
Только неожиданная смерть старшего брата позволила Юрию окончательно закрепиться в стольном Владимире.
Много походов было и потом. Владимирские полки ходили против левонцев и Литвы. Юрия стали бояться. Соседние князья уже признавали его в отца место,[26] а кое- кто называл и господином. Казалось, снова собралась Русь под властной рукой одного владыки.
Но это только казалось, и лучше других это понимал сам Юрий Всеволодович. Он был первым среди равных, разделенных взаимными подозрениями и жадностью, отчужденных князей, а не владыкой. Не было уверенности, что в минуту опасности все князья Северо-Восточной Руси поставят свои полки под его великокняжеское знамя…
Великий князь Юрий Всеволодович знал о приближении огромного войска хана Батыя. Гонцы со степного рубежа, купцы, булгарские беженцы с Волги приносили тревожные вести. Но проходило лето, а нашествия не было. Юрий Всеволодович надеялся, что в этот год опасность минует Русь: накануне зимы степняки обычно в походы не ходили.
На исходе осени великий князь отъехал из Владимира в Боголюбово, свое любимое село в нескольких верстах от столицы, и распустил старшую дружину по вотчинам.
Однако, занимаясь будничными делами, Юрий Всеволодович с затаенной тревогой ждал вестей с южного рубежа, куда был послан один из самых преданных и осторожных воевод — боярин Иван Федорович.
Воевода Иван Федорович прискакал во Владимир на последней неделе ноября. На город уже опустились зимние сумерки, окутали купола соборов сизым туманом. Но городские ворота еще не были закрыты, и воевода по узким улицам Нового города беспрепятственно проехал к Детинцу. У подворья великокняжеского он соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему дружиннику. Тихо было во дворце, малолюдно. В низких просторных сенях, через которые гонцы проходили в княжеские покои, было темно, свет едва пробивался сквозь слюдяное оконце. На широком дубовом столе чадила оплывшая свеча. Навстречу Ивану Федоровичу поднялся боярин Надей, великокняжеский дворецкий, трижды по обычаю облобызал, спросил о здравии. Но Иван Федорович прервал неторопливого старца:
— Вести с рубежа привез… Плохие вести… Веди скорее к великому князю!
— Господин великий князь Юрий Всеволодович в Боголюбове, как завсегда в сию пору. Знать должен бы сам, не первый день на княжеском дворе!
И еще о чем-то пустячном бормотал Надей, обиженно поджимая губы. Сама мысль о том, что воевода мог забыть обычай великого князя встречать зиму в Боголюбове, казалась дворецкому кощунственной. Уж не ради ли каких-то татар, шатающихся по Дикому Полю, откажется великий князь Юрий Всеволодович от дедовского обычая?!
— Вели свежего коня дать, Надей. Дело спешное, — заторопился Иван Федорович…
В Боголюбове еще не спали. По просторному двору, припорошенному свежим снежком, пробегали княжеские отроки с кувшинами, блюдами, ендовами. Негромко ржали кони, звеня наборной сбруей. Возле крыльца вытянулись в рядок сани, покрытые медвежьими шкурами.
Ивана Федоровича узнали. Старший дружинник доверительно шепнул:
— У Юрия Всеволодовича ближние люди собрались. Да из Булгара князь, которому вотчину летом возле Новгорода Нижнего дали. Только-только застолье начали…
Иван Федорович поднялся по узкой крутой лестнице. Пригнувшись, чтобы не задеть за притолоку высокой бобровой шапкой, шагнул в гостевую горницу. Разом смолк разноголосый гул. Великий князь, оправляя смятую на груди белую рубаху, поднялся навстречу:
— Боярин Иван?! Какое лихое дело пригнало тебя с рубежа? Случилось что?
— Дозволь, господине, наедине сказать…
— Иди в горницу. Я сей же час буду.
В горницу великий князь пришел вместе с воеводой Петром Ослядюковичем — самым доверенным, самым ближним своим советчиком. Иван Федорович знал, что от этого воеводы у великого князя секретов нет, проверен многими годами верной службы.
— Ну, говори, боярин, — промолвил великий князь, усаживаясь на крытую синим сукном скамью. — Говори!
Воевода Петр остался стоять в дверях, как бы оберегая собеседников от посторонних глаз и ушей.
— Третьего дня прибежали доглядчики с Дона, — начал Иван Федорович. — У крепостицы Воронеж, что возле Черного леса, собираются полки татарского царя Батыги. Воинов многое множество, и лошадей заводных у каждого по две, по три. А рязанские сторожа на реке Воронеже о том не ведают: лесом от них воинские станы Батыги закрыты…
— Проглядел, значит, рязанский князь, — усмехнулся Юрий Всеволодович.
— Истинно молвишь, господин. На Рязани спокойны. Встретил по пути рязанцев — ничего не знают…
— Говори дальше.
— Половцев наши сторожа перехватили. Взяли этих половцев татары в свое войско, да не укараулили — убежали половцы. Говорят, скоро поход. Жди, княже, нашествия этой же зимой…
Воевода Петр Ослядюкович подробно расспросил, как вооружены татары, в каком теле кони, тепло ли
