пения певчих. Проповедь — односторонняя, как и вся журналистика, и вся гомилетика, и вся неоткровенная речь нынче. Люди говорят вполовину не то, что думают. Пункты в памяти: «Долг» — буду иметь проповедь печатную... Способ произношения: десять лет тому назад я слышал и видел Янышева на кафедре и меня до слез тронуло — теперь мне иногда было смешно; у нас в Японии тоже жестикулируют при проповеди — и кажется гораздо естественнее. Голоса такого (для такого собора) еще нет в Японии; себя самого я никак не осмелюсь поставить на Исаакиевской кафедре вместо Янышева, но Янышева ни в каком случае я не пожелал бы на японской кафедре — первый Яков Дмитриевич Тихай убил бы своим сарказмом. Нет; неестественно, искусственно (не к делу) рьяное тыканье руками в землю — когда речь не о земле, хлопанье по воздуху — когда воздух ни в чем не причастен. Чтобы заинтересовать публику (согласен), Иван Леонтьевич Янышев — хорош (все же особенность, невиданность, кипение на кафедре); но истинная, живая, от сердца и души, естественная проповедь все еще ждет для себя выразителей в России. Явись неистовый проповедник католичества (вроде Савойяра, или Сайяра, леший их разберет, — я слушал и видел его в бытность в Академии), Илья Леонтьевич Янышев мог бы быть противовесом ему — «Мол, и в нас — тоже», сказал бы православный, мало смыслящий в Православии по духу. Да простит мне Бог — тысячекратные комбинации нашей достоуважаемой матери, Церкви Русской, совсем не могут идти в параллель с прямым положением Церкви Японской; но мне казалось во все время слушания проповеди, что мы с Павлом Ниццума сказали бы совершенно иную проповедь, более полезную слушателям, чем проповедь мною слышанная. <...>
20 февраля 1880. Среда
<...> Услышал о бывшем сегодня покушении на Лорис-Мели- кова; подробности не забудутся. Вернулся к десяти часам, так как Владыка Исидор сделал выговор за позднее возвращение из города.
21 февраля 1880. Четверг
<...> Вернувшись к себе, нашел карточку Хидемару Мадено- коодзи, уже в четвертый раз посещающего, при краткости знакомства. Поменьше бы Японии здесь, чтобы вполне предаться Японии в Японии! Помню, с каким неопределенно туманным радостным чувством (ибо туманна была сама погода) я оставлял Японию (Йокохаму, утром). Теперь я скучаю по Японии. Нужно, чтобы наскучался вполне, чтобы уже никогда не скучать Японией в Японии.
22 февраля 1880. Пятница
<...> Пошел к графу Путятину. Ольга Евфимовна крайне расстроена была сегодняшним зрелищем провезенного по Кирочной и Надеждинской на казнь Младецкого (покушавшегося на жизнь Лорис- Меликова); его казнили повешеньем на Семеновском плацу. Евгений Евфимович показывал свою работу по гравировке, которою только что стал заниматься, — голову серны и миниатюрный портрет Крылова. Скучно было и там — тоска, точно шея, сосала сердце. Развлекла немного группа собора и воспоминание о катехизаторах. Как бесцветна, как противна жизнь адесь без живого дела! Из-за чего держатся? Все сочувствуют М иссии, и дело идет хорошо, но несносная формалистика тянет в Гиконечность. Такова система! Хороша ли? И сам-то сделаешься скучным, гадким, точно не живым.
23 февраля 1880. Суббота
Утром — Дмитрий Дмитриевич (на пути к Пашкову, слушать его объяснение Священного Писания); потом — племянница Ни- кандра Ивановича Брянцева, принесшая два прибора сосудов, аыхлопотанных для Миссии ее дядей. Она же сказала, что на Смоленском кладбище приготовили порядочное пожертвование. Я — туда, к Главному Протоиерею, отцу Захарии Образцеву. Но сегодня — Родительская суббота, множество панихид и дела. Отец Захарий показал мне ризы и Евангелие одно, приготовленные для Миссии; сказал взглянуть на иконы в коридоре в церкви — окапались годными; затем я просил его, чтобы когда пожертвование совсем будет приготовлено, он дал мне знать. Осмотрел обе церкви кладбища — Большую (направо; два покойника ждали отпевания) и Малую (налево; один из певчих читал Часы, другие к траурных формах бродили по церкви и хорам). Прошелся по кладбищу. Вот крестов-то! И как это осмысленно — ставить крест на могиле; не крест ли человеку — жизнь эта, будь он кто хочет? И вот, с креста — в могилу, а крест, как живое доказательство, что человек был, насколько мог, подражателем Первому Крестоносцу и что, во имя Его Обетований, он ждет себе спасения... Едва достало терпения дойти до конца кладбища по одному направлению; по дороге — балаган, где можно иметь чай. Венков сколько на могилах и крестах, и слезно молящиеся там и сям... Вокруг церкви — памятники богатых, между прочим — актера Кара-тыгина с его бюстом и усами на лице. Невольно всегда припоминается рассказ, что он живой был похоронен... На обратном пути зашел в одну мастерскую памятников — кое-что, например модели памятников, ангелов, хоть для украшения комнаты покупай. Дорогой туда и обратно перечитывал газеты — между прочим о подробностях казни Младецкого; что он поцеловал крест — утешит Ольгу Евфимовну. Заехал к Феодору Николаевичу, чтобы взять денег. Он долго не возвращался из церкви, так как много усопших нужно было поминать. Вернувшись, рассказал, что болен правым боком, так что вздохнуть трудно. После обеда Коля, идя в лавку купить бумаги, купил и горчичник — готовый. Феодор Николаевич, перекладывая с места на место три раза, продержал на боку минут сорок... Вот беда-то была бы для Миссии, если бы он серьезно захворал! До прихода его Ольга Петровна между прочим рассказывала, что, отпуская Колю в гимназию, когда ему пришло время определиться, всегда плакала, пока он вернется, и во время классов ходила повидать его; а теперь не знает, куда отдать Людмилу; не решается в институт, так как жить ей там нужно, а без нее для Ольги Петровны будут слезы. Вот примерная-то, нежная мать! И при всем том уже забирает себе в голову некоторые тенденции, могущие впоследствии сделаться источником страданий для нее и детей. Например, думает, что Людмила, если со временем выйдет замуж, то должна выйти не позже восемнадцати лет, а после этого Ольга Петровна не позволит, так как только не позже этого времени вышедши, можно перевоспитаться, если то потребуется, то есть приноровиться к мужу. Я старался внушить ей, что не сообразно с Волею Творца так ограничивать дитя, так как Творец вложил в природу людей, как регулирование и освящение времени супружества, любовь; сия же — неизвестно, по разности природы людей, когда и как и к кому возбудится; родители должны только устранять для детей опасные пути, предостерегая от опасных людей, во всем же прочем предоставлять им свободу. Отец Феодор рассказывал смешные вещи о первом знакомстве детей его с природою: «Ужели и без шляпы можно выходить?» (в деревне, у матери Феодора Николаевича); испуг Коли, когда он в восхищении, что можно бегать по саду (в деревне), упал и оцарапал и загрязнил себе руку (а в городе ему внушаемо было, что если обрежет палец, тотчас говорил бы, чтобы в ранку не забралась грязь). — «Да чего же ты испугался? Это — маленькая царапина». — «А грязь-то?» И Коля был почти без чувств, пока его не успокоили. А что за радость детей, когда им говорили, что можно взобраться на этот камень в лесу! Людмила же, трехлетняя, попав в траву, которая выше ее ростом, вздумала облокотиться на траву и, разумеется, полетела. — «Так отчего же вы каждое лето не ездите в деревню?» — «Средств нет!» Бедный Феодор Николаевич! Как бы хотелось доставить ему средства. А как? Нет средств! <...>
24 февраля 1880. Воскресенье.
Заговенье пред Масленой
Утром раздосадован был слугой Степаном, его глупостью, вечным скрыпом и стуком его двойной двери, не дающей покоя, и его ротозейством — уходит из своей комнаты, оставляя дверь отпертою и ключи на двери от моей и его комнат, так что могут обокрасть и его, и меня. Согласно письму от матушки Аполлонии, отправился к Обедне в Новодевичий монастырь. Проехал все время на конке, и от Технологического института до монастыря, по неимению места внутри, — на дилижансе (был не в клобуке); созерцание окрестностей развлекало в дурном расположении духа. Поспел к началу Обедни. Пели — как ангелы. В Алтаре — молящийся по- католически, с молитвенником в руках, какой-то молодой генерал, разнивший при подпеванье. Влиянием молитвенной храмовой благодати дурное состояние духа во время Литургии совершенно прошло, и душа сделалась ясна и спокойна. Во время Обедни пришли сказать, что Матушка Игуменья просит после службы к себе, что она — больна. После службы было отпевание какого-то богача — несколько Протоиереев, певчие на обоих клиросах в полном составе; ребенок Груша, с улыбкой расхаживающая от клироса к клиросу; умилительное пение ирмосов и «Со святыми упокой». <...> Не дождавшись окончания, отправился к матушке Евстолии; она простудилась двадцатого числа при погребении графини Протасовой, и у нее — грипп: я застал у нее доктора Исаева, в белом галстуке, очень тихого и приличного; разговор о нынешних смутных обстоятельствах. Кроме того, матушка рассказывала, как она в доме Протасовой была приветствована Государем и получила его благодарность за поднесение иконы девятнадцатого числа. «Оробела совсем и только поцеловала руку Государя », — говорила она. При
