душегубке. Любовь к Гаронне давала неиссякаемую пищу моему воображению, была вечным источником стремления попасть в дальние страны — стремления, не прекращавшегося в течение всей моей жизни.
Сколько раз, склонившись над бегущей и поющей водой, неумолчный шум которой баюкал меня еще в колыбели, я старался представить себе, мимо каких мест протекает эта река. Я долго ее считал и в глубине души до сих пор считаю самой прекрасной рекой в мире и всегда жадно прислушивался к тому, что мне про нее говорили. В начале Гаронна — дикий ручеек, вытекающий из ледников, потом — бурный поток, несущийся по Испании к Пиренеям, кажущимся из Сен-Мартори сплошной стеной. За этим франко- испанским хребтом скрывались другие горы, еще более высокие, с ледниками, пиренейскими сернами, медведями и орлами. Река текла оттуда, из этих сказочных, как мне казалось, краев, и попадала во Францию по узкому и дикому ущелью Па-дю-Лу (по-латыни Passus lupi, или Волчья тропа, — добавлял обычно рассказчик, что производило на меня еще большее впечатление).
Прозрачная вода, которая, как меня уверяли, несла золото, мчалась, зажатая арками моста, построенного еще при Людовике XIV, и убегала в другие края, конечно менее дикие, но тоже мне незнакомые, где находились большие города — Тулуза, Ажен, Бордо. Бордо с портом и большими кораблями. А еще дальше — Жиронда и устье реки, которое я совершенно не мог себе представить. И я пытался вообразить, как, пробежав пятьсот восемьдесят километров, широкая и величественная Гаронна впадает в море и теряется в безбрежном Атлантическом океане.
Сколько старых пробок, сколько веточек вверял я водам Гаронны в надежде, что течение отнесет их в Тулузу, в Бордо, а может быть, даже донесет до океана. Наивные, но искренние дары детской души, изнемогающей от жажды приключений!
Кто из нас в юности, прочитав описание кругосветного путешествия или какого-нибудь замечательного открытия, не мечтал стать мореплавателем и бороздить океаны или побывать в отдаленных и таинственных странах! Что касается меня, я часто мечтал об этом, недавно уже эти мечты сменились другими, и надеждам юности никогда не суждено было сбыться. Но, не сумев осуществить эту мечту, так как обстоятельства всячески мешали мне стать путешественником — открывателем новых земель, я инстинктивно постарался, поскольку призвание пришло ко мне очень рано, найти иное поле деятельности.
Кажется, нашу планету уже всю исходили и облетали, все моря избороздили и мало осталось неоткрытого на поверхности земли, но под землей еще очень много неисследованного, и можно попытаться открыть тайны неизвестного подземного мира, тайны 'белых пятен', 'неоткрытых земель'.
Так или примерно так, вероятно, чувствовал я на одиннадцатом году жизни, и эти чувства направили меня к пещерам, в которых мне предстояло многие годы заниматься спелеологией. Впрочем, этого слова я тогда не знал, как и господин, Журден не подозревал, что говорит прозой.
Мало быть неосознанным, скажем, инстинктивным спелеологом, но, чтобы удовлетворить свою страсть, надо еще найти пещеры. Все это было мне дано, правда, довольно скупо, но, в общем, вполне достаточно, если учесть мой очень юный возраст и скромные запросы. Вблизи родного селения, в каких- нибудь нескольких сотнях метров от дома, где я родился, Гаронна бьется о скалистую стену, по карнизу которой проходит национальная дорога из Байонны в Перпиньян. В этом обрывистом берегу, сложенном известняками (calcaire nankin), известном геологам как Фронт Сен-Мартори, находится несколько небольших пещер, впрочем, довольно труднодоступных, расположенных на различной высоте в вертикальной стене.
Этот подземный микромир с зияющими отверстиями входов, через которые проникает воздух для коршунов и сов, с узкими каменистыми проходами, которые посещают куницы и лисы, стал полем моей деятельности и исследований. Вот где был мой таинственный сад, недоступное убежище, куда можно было спрятаться и где никто не мог оторвать меня от мыслей и мечтаний, которым я предавался каждый раз, когда в одиночестве забирался в глубь подземных лабиринтов.
В строгой тайне я начал исследование гротов Эскалера, которым давал достойные названия: пещера Сов, пещера Смоковницы, пещера Ящериц и даже пропасть Можжевельника. Исследование наклонных ходов, куда я пробирался ползком с настойчивостью одержимого, сильно волновало меня, может быть, слишком сильно для моего юного возраста. Во время этих ползании я учился ориентироваться, владеть собой и заставлял себя делать такие запутанные переходы, о которых накануне еще не смел и мечтать. Каждая крупица нового давала мне пьянящее ощущение первооткрывателя неизвестной области, куда я проникал и которую пытался понять. Конечно, я отчаянно рисковал, но все же принимал кое-какие предосторожности. Так, я никогда не забывал, прежде чем вползти в какой-нибудь новый ход, пошуметь как можно громче и прокричать угрозы и оскорбления по адресу лис, каменных куниц и барсуков, чтобы обратить их в бегство и избежать встречи с ними. Летучих мышей я не боялся и всегда считал их друзьями, оказывавшими мне в темных подземельях честь своим обществом.
Исследователю приходится бороться с трудностями на пути к победе, но я к этому привык, а удовлетворение и восторг, приходящие вслед за преодолением препятствий, вознаграждали с лихвой.
У меня были две неотступные заботы. Первая и главная — освещение. Я пользовался свечами, которые, по счастью, мог тайком заимствовать из кладовки. В те времена в Сен-Мартори еще не было электрического освещения, и у нас в семье была большая керосиновая лампа и, кроме того, множество различных подсвечников для освещения коридоров и многочисленных комнат нашего большого дома. Тайное добывание свечей, которые в пещерах сгорали очень быстро из-за потоков воздуха, вызывало у меня сильные угрызения совести, но я стоял перед дилеммой — открыть мои подземные похождения домашним, которые могли не одобрить их и даже не разрешить, или же продолжать сжигать свечи 'с обоих концов', то есть дома и в пещерах Эскалера.
Вторая проблема была, пожалуй, еще труднее. В глинистых проходах, где я ползал целыми днями, очень пачкалась одежда, во всяком случае, достаточно для того, чтобы выдать меня с головой и открыть мое любимое времяпрепровождение.
Что касается обуви (в то время я носил эспадрильи — что-то в роде сандалий), то проблема была решена довольно просто. Как мусульманин, входящий в мечеть, я всегда разувался перед входом в мои пещеры, оставлял обувь и носки снаружи и шел дальше босиком, что меня нисколько не смущало, так как я давно привык к такого рода передвижению. С одеждой тоже нашелся неплохой выход или, во всяком случае, как мне казалось, действенный: я выворачивал куртку и брюки наизнанку, а выходя из пещеры, проделывал то же самое в обратном порядке и приходил домой с чистой совестью и внешне почти в приличном виде, тогда как лепешки глины, которыми я был весь облеплен, продолжали досыхать на мне.
Против ожидания дома недолго оставались в неведении относительно моих хитростей и предосторожностей, но у меня были золотые родители, очень 'сознательные', как теперь говорят.
Вскоре мне пришлось признаться, что я 'хожу гулять' в пещеры Эскалера, не вдаваясь, однако, в излишние подробности о всех неосмотрительных поступках и глупостях, которые я там вытворял.
Например, однажды я решил спуститься в естественный колодец, вход в который находился на плато Эскалер, возвышающемся над дорогой и Гаронной, очень близко от обрыва. Зияющее отверстие этого колодца производило сильное впечатление, и только любопытство и непреодолимое влечение заставили меня отважиться на столь рискованное предприятие. Мое убогое и совершенно недостаточное снаряжение состояло из свечей, которыми я всегда пользовался, и слишком тонкой веревки сомнительной прочности. Но в одиннадцать лет человек весит не много и склонен упрощать все проблемы. Меня занимал и беспокоил только сложный узел, которым я привязал веревку к стволу можжевельника (тоже довольно тонкому), растущего на краю обрыва у самого входа. Именно в его честь я назвал колодец пропастью Можжевельника.
Прежде чем перейти к описанию самого спуска, позвольте сказать несколько слов читателю, особенно молодым людям шестнадцати — восемнадцати лет, уже знающим, что такое спелеология, и, может быть, даже принимавшим участие в подземной экспедиции и видевшим, как исследуют пещеры и колодцы. Этим молодым людям мой рассказ может показаться смешным, ничего не значащим и очень ребячливым. Но прошу их не забывать, что я был в детском возрасте в буквальном смысле, ведь речь идет об одиннадцатилетнем ребенке.
Итак, спускаюсь на простой веревке в узкую вертикальную трубу, и дневной свет быстро меркнет. Я
