запаха, да и зрелище было не из приятных: небольшие закопченные тельца уж очень были похожи на человеческие.
– Не боитесь, что примет на свой счет? – спросил Данилов по-русски, кивнув на гвардейца- капитана.
– Куда там! Он – нгоро, а эти выродки – баша. За ними глаз да глаз нужен; ящик нарочно раскурочить хотели да стащить, что плохо ляжет, – ответил он, замолчал, а сообразив, расплылся в улыбке:
– Паря, да ты наш!
– Есть такое дело!
– Водку везешь?
– И такое дело есть.
Улыбка пилота разлилась до ушей. Он подошел к Данилову, протянул широкую ладонь:
– Коля. – Не дожидаясь ответа, тут же выговорил:
– По сто пятьдесят? За знакомство?
– Ты ж за рулем.
– Гаишников-то тут нету! – торжествующе закончил Коля. – Тебя как звать-то?
– Олег.
– Ну, пошли. Не пьянки ради, а с целью профилактики. Эй! – махнул он рукой двум своим сотрудникам. – Давай сюда! Устроились за ящиками.
– 'Столичная'! – Глаза пилота заблестели. Данилов снова слазил в сумку и извлек буханку запечатанного в целлофан бородинского, баночку килек и шмат сала.
– Ну, ешкин кот! Вот это – точно наш! Понимаешь ты рабочего человека! – Глянул на Данилова скоро, спросил:
– Бывал здесь?
– У соседей.
– Давно?
– Лет восемь как.
– Война у них. Как тогда началась, так и... Вялотекущая, как шизофрения.
– Где-то иначе? – бросил Данилов.
– В Союзе тоже?
– Союза нет давно.
– Не для меня. Вернее, не для нас. – Посмотрел на Данилова испытующе, спросил:
– 'Следопыт кабаньих троп'? Данилов пожал плечами.
– А ныне – вольный старатель?
– Как все.
– А ты – веселый. – Пилот расплылся в улыбке, ноздри его затрепетали, уловив специфический аромат зернового спирта. – Ну, за волю, раз вольный!
Выпили. Николай разломил буханку пополам, закрыл глаза, вдохнул...
Разрезал на неровные куски, на свой положил килечку, снова понюхал, блаженно зажмурился и только потом начал закусывать – медленно, неторопливо.
– Давно из Союза?
– Да вот только что.
– Из Москвы?
– Да.
– И как там?
– Зима.
– Морозная?
– Слякотная.
Николай вздохнул мечтательно:
– Тоже хорошо. А у меня еще полтора года контракт. – Обвел руками салон:
– Видишь, на какой колымаге порхаем?
– Вещь антикварная.
– Не то слово. Был у нас родной «Ан», так пропал. То ли сбили где, то ли что. Мы покумекали, разыскали в ангаре эту груду металлолома, подлатали кое-как. Зато движок – новехонький! С пылу с жару! – Пилот похлопал по обшивке.
– Вот лошадка и получилась. Ничего, тянет. – Повернулся к штурману:
– Ну че, ас? Двинули, что ли?
– Ну, – ответил тот.
– Леха у нас немногословный, – пояснил пилот Данилову. – Зато надежный.
Могила.
Самолетик разогнался, оторвался от летного поля прыжком, с лихим креном пошел на набор высоты.
– Рисуется батя... – хмыкнул радист Гена и занял место на откидном стульчике у двери. Рядом на турели покоился пулемет Калашникова в рабочем состоянии; латунные гильзы из заправленной ленты блестели матово.
– Неспокойно?
– Пошаливают, – неопределенно ответил Гена. – Тут недалече аэродром подскока, мы договорились скинуть пару ящиков. Ты не против?
– С чего?
– Вообще-то это беспосадочный рейс.
– Буду нем, как медуза.
– Уж не подведи, земляк, – с затаенной угрозой процедил Гена, добавил мягче, сделав в пространстве движение пальцами, словно перебирал купюры:
– Жить всем надо.
Данилов только пожал плечами.
Самолет набрал высоту, пошел ровно, урча моторами и поскрипывая всеми переборками, словно престарелый троллейбус. «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, прощальный...» – плавно заклубилось в дремотном мозгу. Данилов сосредоточился, мотнул, не просыпаясь, головой и, когда услышал задушевное:
«...под крылом самолета о чем-то поет...» – : умиротворенно вздохнул и уснул окончательно.
Проснулся оттого, что машина заходила на посадку. Под колесами зашуршало неровное покрытие; Данилов выглянул в иллюминатор: какие-то люди бежали к самолету с оружием на изготовку.
Гена выругался длинно и витиевато, откинул дверцу, приник к пулемету и выпустил очередь. Крутнулся на сиденье, прицелился удобнее, и пулемет загрохотал снова, выплевывая дымящиеся гильзы на грязный пол. Обернулся к кабине пилотов, заорал срывающимся голосом:
– Михалыч, мать твою перемет, взлетай!
Самолет стал разворачиваться: вырубленная в лесу коротенькая полоса заканчивалась. Люди бежали наперерез, стреляя на ходу. Гена снова выругался, выпустил длинную очередь, но мазал. Данилов заметил, как один из нападавших поднял на плечо базуку.
– Гоплык, – сквозь зубы простонал Гена. Одним движением Данилов смел незадачливого стрелка, вжал приклад в плечо; пулемет рявкнул коротенькой, в три выстрела, очередью; из-под ног гранатометчика будто выбили землю: поджав перебитые голени, он закрутился по вытоптанной траве; огнестрельная «труба» откатилась в сторону.
Самолет проскочил мимо нападавших, набрал скорость; догонные пули цокали по корпусу, пробивая его, влетали в салон и вязли в деревянной обшивке ящиков.
Машина взлетела; лес помчался под плоскостями и ушел куда-то вниз: пилот заложил вираж и пошел на высоту.
Гена сидел белый как полотно, зажав губами сигарету, чиркал и чиркал колесиком зажигалки, безуспешно пытаясь добыть огонь. Наконец ему это удалось; не отрывая сигареты от губ, он спалил ее на две трети, окутавшись дымом, как притушенный Горыныч, выдохнул:
