– А здесь я, выходит, в бирюльки с вами сражаюсь, под щелобаны? Поедем, брильянтовый мой, на месте и решим. Да и оставаться тебе резона нет: а если Даша все-таки Головина? Папа Рамзес, как только узнает о похищении своей пацанки, сгоряча может и не пожалеть молодых холопьих жизней.
– Я не холоп.
– Смотря для кого.
– И не надо меня пугать.
– Беда с вами, технарями. Кто пугает? Просто констатирую факт. Сейчас подъедем в твой офис, а там...
– Может быть... вы один поедете? Я скажу адрес.
– Нет, в компании веселее.
– Умирать?
– Я что, похож на самоубийцу?
Корнилов помолчал, выговорил медленно:
– Охрана в офисе встретит.
– Неласково?
– Это мягко сказано. Организация у нас... непростая.
– Зато я – простой. И незатейливый. Вот люди ко мне и тянутся. Против такого обаяния кто устоит? Никто. А тебя беру. Как пропуск.
– Чтобы умирать не скучно было?
– Не, умирать ни к чему – жизнь-то вокруг какая веселая! Вашими стараниями.
– Так я – заложник?
– Ключик.
– Там все равно никого нет.
– Так уж и нет?! У вас тут внештатная, а начальство по дачам дрыхнет?
Сильно сомневаюсь я в такой безалаберности.
– Ваш тон... А меня... Меня убьют.
– До смерти?
– Прекратите!
– Двум смертям не бывать, а одной еще никто не избежал, – философически изрек Олег. Корнилов помрачнел:
– Дерьмо вся эта жизнь.
– Это ты только сейчас понял, Корнилов?
Пленник хотел что-то сказать, но промолчал, лишь глянул на Олега зло.
– А ты чего вообще ожидал, служивый? Пирожное с вареньем и без хлеба? Нет, друг Корнилов, бесплатной патоки не бывает.
– Я не трус. Просто...
– Понимаю. Беспокойно. И неуютно. А кому под перекрестным огнем уютно?
Никому. Факт.
– Дети останутся. Что мне было делать? Выбора не было.
– Выбора никогда ни у кого нет. У мужчин – особенно. Если живешь честно.
– Плевать на честь, когда нечего есть.
– А вот это действительно жаль.
– Отпустите меня. Вы же понимаете, в ваших играх я человек случайный.
Дети... Я не могу о них забыть... И вы, вы не простите потом себе, если...
– Я не прощу себе, если что-то случится с девчонкой по имени Даша. И себе не прощу, и тебе, и Грифу, ты понял? – жестко оборвал его Олег. – А о своих детях нужно было ДУ' мать, когда на службу нанимался.
– Я нанимался на работу.
– Да как ни назови, все – война.
– Чужая, – процедил сквозь зубы Корнилов.
– Запомни, технарь, на всю жизнь запомни, – тихо сказал Олег, глядя в глаза пленнику. – Чужой войны не бывает.
Данилов вывел пленника из подъезда, так и не развязав рук: просто набросил на плечи длинный плащ. Они направились к покинутому красному «форду-эскорту».
Все это наблюдал человечек с верхней площадки шестнадцатиэтажки. Он поднес к губам аппарат связи:
– Объект захватил Корнилова.
– Что?!
В эфире повисло тягостное молчание.
– Объект стопорим, только нежно. И – стираем. Для нашей игры он слишком шустр. Слишком.
– Вас понял. Штатный вариант?
– Нет. Действовать предельно нежно.
Глава 26
«Форд» мягко катил по мокрому, масляно отливающему асфальту. Корнилова Олег усадил рядом. Пленник, у которого еще в квартире проскальзывали в голосе истеричные нотки, теперь совершенно расклеился и поник. Глаза блестели, словно у лихорадочного больного, тело сотрясала заметная дрожь, а голос выдавал не просто волнение, а ужас. Данилов не забыл пристегнуть пассажира ремнем безопасности, опасаясь, как бы тот не выбросился на ходу, одержимый этим неконтролируемым страхом.
Корнилов то начинал метаться, то – замирал, и глаза его становились почти безумными.
– То, что вы хотите совершить, – сумасшествие, – обреченно повторял он в периоды просветления.
– Да? – искренне удивился Данилов.
– Самоубийство.
– Оставим дискуссии об ошибках военных до окончания боевых действий, – устало отозвался Олег.
– Я не военный. Я даже в армии никогда не служил.
– Расслабься.
– Я чувствую себя овцой. Связанной овцой. Для заклания.
– Эх, технарь, лучше бы ты был гуманитарием. И гуманистом. Сидел бы сейчас за гербарием, листики перебирал. Или слюнявил странички классики и поливал их скупою мужскою слезой.
– Издеваетесь?
– Да боже упаси! Констатирую факт.
Корнилов замолчал, но по лицу было заметно, что депрессия его развивается в сторону «отрицания отрицания».
– Мне нужно лекарство.
– Так ты больной?
– Пожалуйста... – Лицо Корнилова побледнело, он почти задыхался. – Пожалуйста... У меня в пиджаке, в нагрудном кармане.
Олег притормозил у обочины, извлек маленький пергаментный прямоугольник.
– Только осторожно! – истерически взвизгнул Корнилов; лоб его обметали бисеринки пота. Олег развернул квадратик.
– И давно марафетишь, инженер?
– Пожалуйста... – Мелкая холодная испарина сделалась обильной, покрыв все лицо пленника.
– А как же теща с борщом и жена с кошкой? И дети, двое из ларца? Наплел?
– Нет, клянусь! Просто... работа постоянно ночью и...
