Джихад. Экспансия и закат исламизма

периодически повторяясь на протяжении последующих лет, завершившись бойней в Луксоре в ноябре 1997 года. Как и нападения на светских интеллектуалов, теракты против туристов побудили часть «умеренных» исламистов искать оправдание ярости радикалов в «безбожии государства». Это свидетельствовало о характере понимания ими данного явления и указывало на то, что бооьбе против режима «Гамаа» давала собственное обоснование, вынуждая остальные фракции движения идти за ней — если не в делах, то хотя бы на словах. Наконец, «война» против туризма представляла собой азартную игру для тех, кто на нее решался: при минимуме средств она причиняла египетскому государству значительный ущерб, нанося удар по его финансам[335] и зарубежному имиджу. Представители «умеренных» исламистов на Западе использовали разгул насилия, чтобы указать на непопулярность и недееспособность «безбожного государства»: они выступали за приход к власти набожной буржуазии, которая смогла бы восстановить порядок и в то же время благоприятствовала бы деятельности инвесторов и бизнесменов. Эти аргументы начинали встречать отклик, в частности, в некоторых политических кругах США. Однако государство стало не единственной жертвой краха туристической индустрии. Значительная часть египетского населения, которое было шокировано беспрецедентным в истории страны планомерным истреблением иностранцев, зарабатывала благодаря туристическому сектору: гиды, владельцы гостиниц и ресторанов, огородники, ремесленники, таксисты, а также члены их семей, жившие за их счет. Каковы бы ни были их политические или религиозные пристрастия, они ощутили существенное снижение уровня жизни и после некоторых колебаний были вынуждены отмежеваться от тех, кто явился тому причиной.

Однако стратегия крайней радикализации, избранная «Гамаа исламийя» в 1992 году, не была лишена логики, а ее претензии на то, чтобы подтолкнуть пауперизированную молодежь к мятежу, подпитывались не только вызовом, бросаемым государству, но и росшим влиянием «Гамаа» в бедных пригородных кварталах Каира, которые она надеялась повести за собой. Осенью 1988 года в предместьях Гелиополиса силам правопорядка уже приходилось входить в квартал, где активисты «повелевали благое и преследовали дурное». Однако еще более серьезная ситуация сложилась в Имбабе — пригороде, застроенном лачугами, которые теснились неподалеку от студенческого городка Каирского университета. Здесь проживало около миллиона человек (из 12 млн жителей египетской столицы). Лишенный элементарных удобств, этот пригород был населен сельскими мигрантами, в массе своей выходцами из Верхнего Египта. Имбаба являлся своего рода карикатурным символом внедрения радикальных исламистов в столицу.[336] Некоторые из обвиняемых, проходивших по процессу убийства Анвара Садата, были местными жителями, но в то время Имбаба и прилегавшая к ней «зона» служили скорее укрытием, нежели главным объектом пропаганды. Лишь в 1984 году, после выхода на свободу большинства активистов, они возобновили заселение пригорода в расчете расширить ряды «Гамаа исламийя» и создать неподконтрольное государству исламизированное пространство по модели диссидентских анклавов Верхнего Египта. Успех операции стал результатом встречи исламистских интеллектуалов-активистов 70-х годов — выпускников и студентов находившегося рядом университета — с квартальными лидерами, воплощавшими традиционную фигуру футувва («молодцов») — этих то ли крестных отцов мафии, то ли заступников угнетенных, которые блюли общественный порядок в отсутствие представителей государственной власти. Эти крепкие парни, приверженцы боевых искусств, ударились в радикальный исламизм как раз тогда, когда тот был готов оценить их роль. Он принимал стратегию жесткого столкновения с властью и хотел привлечь к этой борьбе те социальные элементы, которые обладали «техническим» опытом насилия, организации банд, добывания оружия и боеприпасов на черном рынке и т. д..[337] Встреча между интеллектуалами-исламистами и футувва создала условия для привлечения неимущей городской молодежи в ряды «Гамаа», которая и стала главной социально- политической силой Имбабы.

В 1984 году Омар Абдель Рахман, «духовный вождь» группировки, начал обход местных мечетей, крупнейшие из которых стали оплотом активистов, сумевших занять социальное пространство через спорт, преподавание, организацию дружин, обеспечивавших исламский порядок в квартале, и давали отпор рейдам полиции. В ходе «завоевания» Имбабы, начавшегося с «исламизации» названий улиц, «Гамаа» подменяла собой традиционные посреднические институты, улаживая споры, прекращая конфликты между семьями, находившимися в состоянии кровной мести, и т. д. Наконец, сеть благотворительных ассоциаций, связанных с мечетями, заботилась о нуждающихся.

Крупные семейства квартала были побеждены с оружием в руках и принуждены заключить перемирие. Копты, составлявшие значительное меньшинство и группировавшиеся вокруг 21 церкви, стали жертвами бесчинств, наподобие своих братьев по вере в Асьюте или Минье. Разграбление магазинов и поджог церквей, избиение палками христиан в ходе акций, направленных против них, — всё это вписывалось в рамки «искоренения зла», которое проповедовали экстремисты. Группировка притягивала к себе некоторых молодых людей, не принадлежавших к ней идеологически, но пользовавшихся случаем, чтобы пограбить. При этом насилию не подвергались те коптские торговцы, которые платили «налог на защиту» (джизью) в пользу «Гамаа».[338]

В Имбабе молодежь использовала религиозную радикализацию, чтобы играть те социальные роли, которые были отведены старшим. Аналогичный феномен мы наблюдали в алжирской гражданской войне, где после 1991 года молодые «хиттисты» из бедных кварталов перехватили инициативу у бонз ИФС. И, как это было в Алжире, эта молодежь вообразила, что, установив свой контроль, она сможет продолжить наступление, пока не раскачает устои государства. В Имбабе с 1991 года, когда участились нападения на коптов, благотворительная направленность движения начала быстро уступать место расширенному истолкованию «искоренения дурного», при котором преступники прикрывались исламизмом, чтобы заниматься рэкетом. Как это позже произойдет в пригородах алжирской столицы с ВИГ, часть населения, которая первое время симпатизировала «Гамаа исламийя», отшатнулась от нее. В конце 1992 года военный представитель группировки шейх Габер, бравируя, заявил в интервью агентству «Рейтер», что Имбаба стала «исламским государством», в котором восторжествовал шариат. Эта новость облетела весь мир. В отличие от алжирских властей, которые могли лишь блокировать и оставить «загнивать» «освобожденные исламские зоны» столичных пригородов, египетское государство избрало силовые методы. В декабре 1992 года 14-тысячный отряд вошел в Имбабу и занимал ее в течение 6 недель, за которые было арестовано 5 тысяч человек. Так был положен конец эфемерной исламской республике шейха Габера, как ее прозвали в газетах. При этом «кровавой бани», обещанной его последователями, так и не произошло, поскольку само насилие, к которому скатилось движение, в конечном счете дискредитировало его и лишило поддержки многих прежних сторонников. На развитие квартала были тогда выделены значительные средства: наряду с полицейскими постами стало расти число социальных служб, а мечети перешли под контроль Министерства религиозных дел (вакфов), которое назначило в них «надежных» проповедников. Этот государственный реванш опирался не только на репрессии: исчезновение функции социального посредничества, которую «Гамаа» взяла на себя силовым путем, привело к возникновению новой элиты молодых политических предпринимателей — членов правившей Национально-демократической партии, которые облегчали доступ к манне, внезапно посыпавшейся от властей. [339] В свое время некоторые из них были близки к радикальному исламистскому движению, но отошли от него, предвидя его крушение в ближайшие годы.

Силой разрушив союз между неимущей городской молодежью и радикальными исламистскими интеллектуалами в бедном квартале столицы, египетский режим устранил непосредственную угрозу революционной мобилизации масс. Однако он по-прежнему сталкивался с другой угрозой, исходившей от «Братьев-мусульман», которые вместе со своими сторонниками не раз демонстрировали в 1992 году свою силу. Они занимали прочные позиции в набожных средних классах, могли принять эстафету от экстремистов в мобилизации бедных слоев, манипулируя благотворительной деятельностью, и проникли в набожный истеблишмент, от которого режим, напротив, ожидал поддержки в борьбе с исламистским движением.

Победа «Братьев» на сентябрьских выборах в корпорацию адвокатов, традиционный оплот либералов, была расценена как «важнейшее событие в Египте со времени убийства Садата»,[340] поскольку она довершала завоевание «Братьями» представительных органов образованных средних классов (одна лишь корпорация журналистов оставалась