Высшее начальство приказ о запрещении и уничтожении ос издало — все клумбы и газоны в городах мазутом залили, поля начали какой-то дрянью опрыскивать — поздно. Тахильды — чудеса исполнительности и послушания, вкусили запретный плод. Перестали они понимать, в каком мире живут; во всяком случае, тот, что грезился, нравился им больше реального. Туманные мечты оказались сильнее дисциплины и страха наказания. Приказы исполнялись кое-как, затем перестали исполняться вовсе, и наконец настал момент, когда приказы перестали отдаваться. Тогда-то и выступили группы Сопротивления.
Да, так все и произошло, без выстрелов и кровопролития. Айпинцы, сменив тахильдов на станциях связи, продолжали посылать блистательные отчеты командованию эскадры до тех пор, пока к Айпе не подошел корабль Космического патруля. Между айпинцами и землянами начались переговоры, и отряд звездолетов, направленный тахильдами на Айпу, после того как с эскадрой прервалась связь, вынужден был отбыть ни с чем.
Звездный Волк ухмыльнулся и распушил пятерней смоляную бороду, придававшую его лицу людоедское выражение.
— Вот, пожалуй, и все о насекомых. Я отношусь к ним со значительно большим уважением, чем, скажем, к гориллам. Особенно к осам. Правда, когда я улетел с Айпы, их там развелось слишком много, но…
— А откуда там взялся Патруль? Ты же его не мог вызвать, если “Хризантема” была уничтожена?
— И как тебе удалось вернуться назад?
— Где зоопарк?
— Зачем тахильды захватили Айпу?
И без того широкое лицо Звездного Волка расплылось в улыбке. Он наслаждался вниманием к своей персоне.
— Не могу вам сказать, зачем тахильдам понадобилась Айпа. Когда я улетал на одном из их звездолетов, этот вопрос как раз обсуждался учеными мужами планеты, но пленные к тому времени еще не совсем пришли в себя и толком ничего сообщить не могли. Как только тахильды лишились ос, у них началась страшная депрессия. А зоопарк пришлось оставить айпинской детворе, за что мне и намылили шею в Управлении, — Звездный Волк потер свой мощный загривок. — Патруль встретил меня на границе Солнечной системы, и мне едва удалось объяснить, кто я и почему прилетел на чужом корабле.
Звездный Волк закончил рассказ. Удовлетворив тщеславие, наличие которого никогда не скрывал, он выбрал на подносе крупное вишнеяблоко, впился в него зубами и, блаженствуя, откинулся на спинку кресла.
Рэд никогда не комментирует свои рассказы, и в этом, вероятно, их главная прелесть.
Игорь Смирнов
Моряна
Сколь бы вы ни болтали да ни насмешничали, я — то знаю, что они были, только сперва люди звали их морянами и лишь после придумали другое имя… Вот слушайте: расскажу вам, что дед мне рассказывал, а уж там верьте, не верьте — ваше дело.
На одном из моих предков долго лежало проклятье за связь с нечистой силой. В то давнее время жил он бобылем в деревне Пустеха, что у низовья Чистых Струй, в самом что ни на есть неказистом домишке, сложенном, видно, наспех из грубо подогнанных бревен.
Не любили его люди. Был он, говорят, больно безобразен с виду — ночью не встречайся, помрешь со страху! — но грамоту знал, читал еретические книги, занимался и другими непонятными делами, потому как из трубы его хором частенько валил то синий, то желтый, то еще какой-нибудь дым — все не как у добрых христиан.
Во всевышнего не верил, нет! — и в божий храм, бывало, не заманишь никакими калачами.
Но хлеба у моего предка были на диво всем. Один знал, как их выращивать надо. А рыбу какую ловил! И все-то у него так это сноровисто и ходко получалось, хоть и был похож на всех зверей сразу! Зато на дворе да наверняка и в избе тоже — непорядок, какого свет не видывал.
Разное болтали, однако все сходились на том, что он продал душу дьяволу, и что именно дьявол помогает ему во всех делах.
Никто не помнил его настоящего имени и звали не иначе как Мурло. Привык, наверно, не обижался.
Как-то по деревне прошел слух, будто в округе появилась Моряна, будто иногда выходит из воды на берег, чаще вечером с заходом солнца или ночью. А раз ее даже возле Мурловой избы видали. Бабы подняли вой, сбежались мужики с пашни — у каждого жердина или кистень, — но ни один не посмел тронуть: до того она показалась им кроткой и по-бабьему пригожей. А она, горемычная, пуча на них большущие зеленые глаза, уронила две слезы и неуклюже запрыгала на своем раздвоенном хвосте вниз по круче. Так-то… А потом приковылял Мурло. Люди в испуге расступились и, неистово крестясь, стали поспешно расходиться, уверенные в том, что Моряна — это и есть сатана, явившаяся в образе молодицы и которой Мурло продал душу. Вера эта крепко засела в прихожанах, потому как и позже ее не однажды замечали на берегу под кручей, как раз напротив Мурлова жилища. Односельчане стали за версту обходить опасного соседа, а многие, подзуживаемые святым отцом, порешили, чтоб Мурло покинул деревню раз и навсегда — шел христарадником по свету. Вот ведь как дело-то обернулось!..
Н-да!.. Уговаривал он, уговаривал деревенских — куда там! — те и слушать не хотели. Воспользовались отсутствием хозяина да и подожгли дом-то… Горел он, ох, как неистово: красным, синим, зеленым пламенем, с шипением и грохотом…
Прихромал Мурло. В глазах-ямах мука, нечеловеческая боль — аж жестокосердные содрогнулись и поспешили незаметно, воровски скрыться. Никому не сказал ни слова, не укорил никого. Долго стоял и глядел на полыхающий огонь, а после спустился с кручи к морю, уселся на камни и будто умер, будто сам превратился в камень.
Вот тут-то и вышла к нему Моряна. Вышла и бросилась к его ногам, ласкала, обнимала своими скользкими холодными руками, дышала ему в лицо влажным запахом водорослей… Оттолкнул ее Мурло. Она повалилась на гальку, длинные волосы растрепались, рассыпались по плечам, а влажные глаза заблестели от горя и обиды, и из груди вырвался стон.
— О, не гони меня! — сказала она. — Я много дней провела на этом берегу в тревожном ожидании, а для меня здесь быть опасно: солнце даже в тени сушит кожу, жаркий воздух обжигает грудь, а яркость дня ослепляет!
Хмуро ответил ей Мурло:
— Что за охота вылезать из воды, ежели так?
— Глупый. Разве влечение спрашивает о разумности наших поступков?
— Какая ж вражья сила толкает тебя сюда?
— Не вражья: ты, милый. Один ты во всем мире!
Вздрогнул Мурло, не обрадовался, не поднялся навстречу склонил перекошенную голову набок, глаза потемнели, жилы на висках вздулись, готовые лопнуть, а на лбу выступил холодный пот. Когда минуло остолбенение, он неспешно наклонился, поднял выброшенную прибоем пустую раковину и сжал ее так, что кровь саданула из черных узловатых пальцев. Крупный кривой рот его раскрылся, и горбатая грудь судорожно дрогнула: видно, не хватило воздуха.
— Дьявол принес тебя потешаться надо мной, — молвил он погодя. — Мытарнее муки не придумал бы ни один разбойник. Обижен судьбой — знаю. Но к чему всечасно корить, что я образина, мурло, урод, —
