— Слушаю… Да, да… Здравствуйте, Всеволод Савельевич, — почтительно произнес главврач. — Разумеется. Все немедленно передам. — Он положил трубку и, не сумев погасить удивления, застывшего в глазах, сообщил Ярцеву: — В Берлине вас будет встречать Вальтер Грюнвальд. Странно… Узнаю о вашей поездке от начальника управления.
— У вас свои заботы….
Неожиданный звонок озадачил главврача. Он еще не знал, как вести разговор дальше, растерянность мешала ему сосредоточиться, но он явно почувствовал, что допустил какой-то просчет, и теперь изо всех сил старался собраться с духом, чтобы смягчить неловкость своего положения.
— Надо же, в такое время… Когда нарушен ваш покой и нервы… Я понимаю, как вам будет трудно.
Дмитрий Николаевич хотел ответить ему, но сдержался и вышел из комнаты.
Главврач почему-то со злостью посмотрел на телефон.
«Кто мог знать, что все так обернется, — думал он. — Надо было молчать. И как это угораздило меня? А теперь один путь: собирать черепки. Склеивать. — И повторил вслух: — Склеивать».
Потом Дмитрий Николаевич поднялся на четвертый этаж и, узнав у дежурной сестры, где лежит летчик Белокуров, направился к нему. Вдруг вспомнилось то злополучное заседание, когда главврач хотел уволить Ручьеву.
«Не человек, а компьютер, — подумал Дмитрий Николаевич. — Всегда говорит только правильные слова. Невозможно представить, что он разволнуется, совершит какую-нибудь ошибку. Например, пожалеет человека. Грубую ошибку — пожалеет и поможет… Грубейшую — пожалеет и защитит…»
Летчик приподнял голову — правый глаз у него был забинтован.
— Извините, не узнаю.
— Мы с вами еще не знакомились. Моя фамилия — Ярцев.
— Профессор… Дмитрий Николаевич?!
— Лежите. А где же сосед Денис?
— В шахматы играет. У него порядок. Через неделю домой. Счастливый!
— А вы как? — Дмитрий Николаевич нажал кнопку, вызывая сестру.
— Раз вижу сына Никитку — прекрасно. Десятого последняя операция. Жена говорит, в рубашке родился.
Дмитрий Николаевич отошел к противоположной стене и, приложив к ней газету, попросил прочитать заголовки.
— «Мелодии друзей».
— А рядом?
— «Крылья на пьедестале».
— Хорошо. А над фотографией?
— «Встреча в порту».
В палату вошла Ручьева. Остановилась у двери, — вероятно, никак не ожидала увидеть Ярцева.
— Если вы не возражаете, я посмотрю больного, — сказал Дмитрий Николаевич.
— Конечно, конечно!
Ручьева торопливо подошла, стала снимать повязку.
Дмитрий Николаевич вынул из желтого замшевого футляра лупу и начал осматривать глаза.
Ручьева стояла рядом, положив руку на плечо летчика, словно оберегая от боли.
Прощупав висок, надбровную дугу, Дмитрий Николаевич спросил:
— Бывают острые вспышки покалывания?
— Уже нет, — на одном вздохе ответил Белокуров.
— Стало быть, после вмешательства нейрохирургов воспалительный процесс прекратился. Так, Ирина Евгеньевна?
— Да. Сейчас готовимся к последней чистке.
— Ну что ж, жена ваша права — вы в рубашке родились, — сказал он Белокурову. — А когда вновь взлетите, не делайте круг почета над больницей. Договорились? Ирина Евгеньевна у нас человек тихий и скромный…
В его кабинете было душно. Он открыл окно, впустил городской ветерок с запахом бензина и асфальта.
Зазвонил телефон.
Дмитрий Николаевич поднял трубку, не подозревая, что услышит голос Вадима Дорошина.
— Здравствуй, — сказал он. — Спасибо. Хорошо. Как твои дела?
Дорошин довольно сбивчиво заговорил, что множество раз названивал Дмитрию Николаевичу и на работу, и домой. Хотел написать, но не знал, где Дмитрий Николаевич отдыхает. Накопились всякие делишки, и есть неотложные. Вот, например, как быть с Мариной? Судя по всему, ее не примут в институт, не получила проходного балла. А у него есть возможность подключить одного товарища…
— Не стоит, — прервал его Дмитрий Николаевич. — Если Маринка не поступит, особенной трагедии нет. В следующий раз будет серьезней готовиться.
— Смотри, тебе видней, — ответил Дорошин, чувствуя, что разговор не клеится.
Прозвучали еще какие-то малозначительные фразы, и никто не сказал: «Надо бы повидаться»…
Закончив дела в больнице, Дмитрий Николаевич поехал в магазин «Подарки» купить сувениры для немецких коллег.
Домой он вернулся усталый, бухнулся в привычное свое кресло и только тогда почувствовал, каким напряженным был этот день.
Подошла Елена и, ни о чем не спрашивая, села напротив.
Они молча смотрели друг на друга.
Чутьем, какое бывает у любящих женщин, Елена поняла, что он сейчас переживает.
— Митя, вещи я приготовила, уложила в чемодан. Кажется, ничего не забыла.
Он поднялся и поцеловал ее в глаза.
— Знаешь, Митя, ты едешь в счастливый день.
— Да?
— Ты забыл?.. Завтра годовщина нашей свадьбы.
— Господи! Как же я… Прости, Леночка! Завтра мы отпразднуем! Соберем гостей! Нет, нет, все надо по-другому! Мы будем вдвоем. Пойдем в ресторан, сядем за тот же столик, где я просил твоей руки. Согласна?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Скворцов глянул на удостоверение Ледогорова и произнес, не скрывая иронии:
— Что ж я натворил, если ко мне следователь из Москвы прилетел? — Он с прищуром посмотрел на Вячеслава Александровича. — В мои-то семьдесят вредно волноваться.
— Неужели семьдесят? — вежливо поразился Вячеслав Александрович. — Шестьдесят, больше не дашь.
— Беру. С удовольствием.
— Как отдыхаете?
— Спасибо, отлично. — И, улыбнувшись, вспомнил рекламные строки путеводителя: «Иссык-Куль словно первая любовь. Покинуть можно, но забыть никогда…» Слушаю вас.
— Леонид Алексеевич, вы знакомы с Ярцевым Дмитрием Николаевичем?
— Сразу отвечать или потом на все вопросы?
— На этот вопрос я хотел бы услышать ответ сейчас. Может, вы совсем другой Скворцов.
— Да нет, тот самый… Извольте. Дмитрия Николаевича знаю хорошо. Офтальмолог. Доктор
