— Нет. Но когда приближается Перемирие, небо темнеет. Потом все твердеет, время застывает, гаснет свет, перестают работать электрические лампы и энергетические лучи. Впечатление такое, будто сам превращаешься в камень. На секунду или две сознание повисает в страшной пустоте и тишине, а потом все начинается снова. Иногда, очень редко, оказываешься в той же ситуации, что и перед Перемирием, но чаще попадаешь в другую армию, на другую должность и плохо помнишь то, что было до Перемирия. Словно началась новая история, как будто одну пленку заменили другой. Отсюда моя вторая гипотеза. Мертвые занимают свои места и играют новые роли, но не помнят, что были убиты. Для них Перемирие наступает перед самой смертью. Может, поэтому Перемирие — чисто индивидуальное явление. Хотя нет, не думаю. Когда оно наступает, кажется, что те, кто устроил эту Вселенную, или те, кто ею управляют, сумели победить время и приходят, чтобы забрать тех, кто должен умереть, за секунду до того, как это действительно произойдет. Как видите, ничего сверхъестественного.
— Действительно, — сказал Корсон.
Он поглаживал свой заросший подбородок, удивляясь легкости, с которой этот человек — примат из эпохи первых межпланетных путешествий — признает возможность путешествий во времени. Потом он вспомнил легкость, с которой сам приспособился к Новой Урии.
Он собирался задать вопрос о Перемирии, когда страшный грохот едва не разорвал его барабанные перепонки. Казалось, вся Вселенная разорвалась пополам.
Шар летел над зеркально гладким океаном и под необычным, но спокойным небом. Ветер был свеж, но не более того. Однако грохот продолжался, усиливался, переходил в барабанную дробь, в вибрацию, которая заставила задрожать канаты гондолы. И вдруг — словно лопнуло дерево — вибрация распалась на два тона: один поднимался все выше, пока не стал неслышимым, а второй, глубокий и могучий, как кулак гиганта, превратился во вздох умирающего бога.
Вода покрылась рябью, Туре что–то крикнул, но движения его губ больше напоминали отчаянные попытки глухонемого заговорить. Антонелла закрыла уши ладонями. Корсон почувствовал, что из глаз у него текут слезы.
Шаром завладел вихрь, и он поднялся на несколько сот метров — видимо, резко упало давление. Гондолу швыряло из стороны в сторону. Корсон прижал Антонеллу к канатам, держа ее обеими руками. Корзина потрескивала, а сильный ветер сминал оболочку, словно гигантская невидимая рука бешено толкала шар вперед.
Туре схватил конец каната и привязался так крепко, как только сумел. Согнувшись, он подал второй конец Корсону, и тот закрепил себя и Антонеллу.
— Это начало Перемирия?! — крикнул Корсон, стараясь перекричать рев бури.
Туре покачал головой, посеревшее лицо исказил страх.
— Никогда… ничего… похожего…
Порывы ветра прекратились, и он дул теперь с нарастающей силой. Корсон наклонился над тяжело дышавшей Антонеллой. Сам он тоже дышал тяжело и глубже, чем обычно. Воздуха не хватало, видимо, атмосферное давление упало еще больше.
Корсон махнул рукой Туре, указывая на шар и океан. Пилот понял и стравил газ через клапан. Шар опустился на несколько сотен метров, но воздух и здесь был та, к же разрежен. Внизу длинные белые гребни обозначали вершины водяных гор, которые несли невесть куда обломки кораблей. Пятна разлитого по морю масла отмечали оазисы спокойной воды.
Время шло, а шар мчался вперед с той же скоростью. По движению пятен на небе Корсон и Туре определили ее в тысячу километров в час. Полузадохнувшиеся аэронавты были на грани обморока.
Корсону казалось, что они уже преодолели больше четверти окружности такой планеты, как Земля, а ветер все не прекращался. Теперь он гнал перед собой настолько высокие и мощные горы воды, что они казались отлитыми из стекла. Это выходило за рамки, человеческого разума. Впрочем, как и предыдущие события. Они могли сколь угодно долго летать над бесконечным океаном, могли умереть в гондоле от голода, жажды или истощения, и тела их по–прежнему совершали бы это абсурдное путешествие, разве что оборвется подвеска, и гондола разобьется о поверхность моря. А может, шар, постепенно теряя газ, опустится и приклеится к склону водяных гор, как старая бородавка. Гондола дернулась — лопнул один из канатов — и Корсон едва не вылетел за борт. Его удержал страховочный конец, но он успел разглядеть горизонт и закричал так страшно, что на мгновение перекрыл рев ветра.
Горизонт перечеркивала быстро ширящаяся черная полоса. Вскоре это был уже пояс, потом — стена. Это была абсолютная темнота, темнота самого ничто. И странное дело — параллельные края этой стены темноты не искривлялись и не шли вдоль горизонта планеты. Они были идеально прямыми.
19
Здесь кончалась Вселенная. По крайней мере, эта Вселенная. Их несло в черноту, в пропасть. Тем временем ветер утратил свой напор, но волны стали еще выше, как будто разбивались внизу о невидимую преграду. Между ними разверзались пропасти глубиной во много сотен метров.
На горизонте океан кончался, обрезанный ровно, как край стола, а дальше была только пропасть, заполнявшая промежуток между небом и морем.
— У нас есть маленький шанс, — сказал Туре. — Если Перемирие наступит до того как…
Ему не нужно было кончать… Как зачарованные, они смотрели на горизонт.
— Или, может, ветер утихнет, — сказал Корсон.
Туре пожал плечами.
— Эта пустота нас засасывает. Туда рушится вся Вселенная.
— Почему именно сейчас?
— Что–то разладилось в большой машине.
По мере того, как они приближались, черное пространство заполнялось огнями, сверкающими и неподвижными точками. Время от времени они гасли и снова загорались, будто какой–то темный предмет перемещался перед ними. Шар мчался к черному пятну, еще более матовому, еще более темному, чем вся остальная стена. Его окружал ореол вспышек, разбегавшихся в виде ветвистых молний во всех направлениях.
«Как пробитое пулей окно», — подумал Корсон.
Именно это он сейчас и видел: окно, пробитое пулей. Неподвижные огоньки были звездами, а пропасть — космосом. Пятно матовой черноты было дырой, через которую Эргистал, или по крайней мере та его часть, где находился воздушный шар, валился в пустоту.
У самого края гигантский водоворот кружил воды океана. Он тоже выливался в пространство.
Корсон задумался, бесконечно ли это пространство, или весь Эргистал, а вместе с ним и его абсурдные войны, легионы, флоты, герои и атомные грибы найдут, наконец, покой среди звезд. Неужели творцы — или надсмотрщики — Эргистала ничего не сделают? Неужели катастрофа превышает их мощь? Может, Туре был прав, говоря о макете? Действительно ли Эргистал был искусственным, гигантским, но все же ограниченным миром, что плывет в космосе и в эту минуту выбрасывает свое содержимое из–за какой– то аварии или маневра? Что произойдет, если «окно» лопнет совсем? Соединятся небо и земля? А может, архитектура этого бессмысленного мира сохранится, защищенная зеркалом ничто?
По мере того, как шар приближался к пролому, температура понижалась, не хватало воздуха. Однако пролом странно уменьшался. Еще недавно отверстие тянулось на километры, а сейчас не превышало нескольких сотен метров в самом широком месте и продолжало уменьшаться. Шар был достаточно близко, чтобы Корсон мог разглядеть обегающие внутреннюю поверхность пролома волны, гаснущие на его краях.
Море покрылось ледяной коркой, ее белизну подчеркивала прямая линия основания черной стены. Это было не окно и даже не стена, а какое–то силовое поле, поврежденное страшным ударом.
— Мы проскочим, — сказал, тяжело дыша, Туре, — если это не закроется.
Антонелла спрятала лицо на груди Корсона, и он нашел еще силы, чтобы вытянуть руку к пролому. В пустоте, чуть ниже уровня океана, виднелись обломки гигантского космического корабля. Возможно, он имел форму ракеты, об этом говорил вид его кормы, казалось, приклеенной к прозрачной стене. Восстанавливая свою структуру, силовое поле встроило в нее и корабль.
Больше всего Корсона удивлял биологический характер заживления силового экрана. Он помнил поля, которые распространялись мгновенно, но там речь шла о коротких дистанциях и ограниченных
