рук (сумасшедшего не должны были осуждать за это). Но беженцы, секунду назад готовые разорвать его в клочья, не спешили — стояли и смотрели, ожидая неведомо чего, и до Артура начало доходить, что позади действительно что-то происходит.
Не веря себе, он медленно повернул голову. В нескольких метрах от него стоял джип цвета хаки, а к ограждению легкой натренированной походкой приближался человек, знакомый уже многим по телевизионным передачам.
Полковник Хорт любил участвовать лично в интересных делах. Во всяком случае, в тех, где он мог выглядеть особо эффективно и красиво, — неправда, что это чисто женская слабость, в большей или меньшей степени ею грешат почти все политики.
Толпа замерла. К эффекту присутствия Хорта прибавился эффект ожидания и надежды. К эффекту ожидания — эффект присутствия Хорта…
— Господа, — втайне наслаждаясь произведенным впечатлением, но внешне безразлично и строго сообщил он, — только что мною отдано распоряжение начать эвакуацию.
— Вы слышали новость?
— Слышали, слышали! Закройте дверь и не разносите заразу, — притворно сердитым тоном отправил из медпункта очередного вестника Тихий.
Ни Альбине, ни Анне не хотелось тратить время на разговоры, их занимало совсем другое событие, не менее важное: больной заснул! Не впал в беспамятство, не утих от слабости — именно заснул, сладко посапывая и время от времени тяжело вздыхая.
Первой новость о начале эвакуации принесла Эльвира, но и она сочла произошедшее в медпункте чудо событием более важным и с этого момента повадилась чуть ли через каждые полчаса заскакивать сюда, чтобы спросить, не проснулся ли мальчик, а если проснулся, то как он себя чувствует.
По всему укреплению слышались возбужденные, радостные голоса, обсуждался порядок выезда на немногих пригнанных к мэрии машинах; люди поздравляли друг друга — то сдержанно, то забыв обо всем и кидаясь в объятья к незнакомым товарищам по несчастью Рудольфу даже приходилось несколько умерять их восторг тем, что укрепление пока в осаде: то тут, то там констрикторы бились в замурованные окна и двери, к счастью — пока безуспешно! — и находились намного ближе, чем далекие эвакуационные пункты. Лишь в медицинской комнате молчали, оберегая непрочный, но многообещающий сон больного Максика.
— Да, — прошептала Альбина, — мне даже не верится. Может, все не так уж плохо, правда? Я имею в виду, что мир в целом не так уж плох, как может показаться…
— Не знаю, не знаю, — скептически хмыкнул Тихий, — в лучшем случае это означает спасение от одной из бед. Подчеркиваю — в лучшем… Эх, милая Ала! Сознайтесь: у вас в детстве были веснушки, не так ли?
— При чем тут… — захлопали ресницы.
«Ребенок, — думал, глядя на девушку Тихий. — Сущий ребенок… А как же те, кто уже задушен? Как больные? Если констрикторизм лечится, ситуация выйдет и вовсе подленькая. Хотя и полковник тот прав… Прав по-своему — если только не он главный зачинщик всего этого кошмара. Здесь нет правильного решения, любое из них — компромисс с совестью, если не в пользу одних, так в пользу других. И никто не знает, каким опасным он станет сам, сделав тот или иной выбор. Есть вещи, о которых честнее не думать. Даже абстрактно рассуждая на тему „кто должен жить, а кто — нет“, человек уже становиться в душе убийцей. Так что, милая Ала, нас ждет новое общество — общество более чем наполовину состоящее из убийц. Такие катастрофы даром не проходят… И спаси тебя Бог, девочка моя, чтобы тебе не пришлось самой делать такой выбор. Лучше — не думай о нем. Лучше — ослепни и сохрани свою чистоту…»
— Вы не ответили…
— А? — Тихий откликнулся так, словно только что очнулся, мысли успели увести его далеко от разговора. — Я что, что-то не то сказал?
— Нет, просто… — окончательно смешалась Альбина. — У вас очень резкие переходы с темы на тему.
— Вы что, забыли? Я же сумасшедший! — хихикнул он. — И потому можете радоваться, что кошмар позади.
— Но ведь вы так не считаете? — впервые к их разговору присоединилась и Анна.
— Я просто неисправимый пессимист. Веселый пессимист — и это уже само по себе не вполне нормально. — Тихий подошел к стене и принялся, подталкивая пальцем, раскачивать таблицу для проверки зрения — единственную деталь, кроме кровати и стеклянного традиционного шкафчика, указывающую на то, что в этой комнате медпункт находился еще до катастрофы.
Цветные обои, кашпо на стенах, кресла, особый, слишком тяжеловесный для медицинского, стол создавали иллюзию заурядной кабинетной обстановки, хотя, по изначальной задумке, силились имитировать обстановку домашнюю.
— Да, сложности будут, — задумчиво произнесла женщина. — Все сразу уехать не смогут, это факт. Начнутся ссоры, каждый захочет убраться отсюда первым…
— Да, — развел руками Тихий, — об этом я не подумал… Но будь что будет. Не надо портить людям праздник!
…В хрониках эпидемии затерялась одна история, не имеющая отношения к основному развитию событий, но достаточно любопытная и загадочная, чтобы о ней стоило упомянуть. До сих пор никто не дал ей мало-мальски логического толкования, но огромное количество свидетелей подтверждают правильность изложенных здесь фактов.
Жил-был коллекционер. Не совсем обычный — это был коллекционер без коллекции. Он мечтал о ней, собирал мысленно, видел в снах, грезил наяву, но на практике сумел приобрести всего лишь две вазы, да и то благодаря нескольким годам полуголодного, нищенского существования.
Любопытные вещи делает порой с человеком страсть! Лишившись всего — здоровья (поскольку природа никому еще не позволила безнаказанно голодать так долго), семьи (какая женщина выдержала бы жизнь с сумасшедшим?), уважения и друзей (одних из-за того, что он вообще избрал себе в жизни такую нелепую цель, других — потому что так и не смог собрать настоящую коллекцию, застрял на полдороге), — этот коллекционер-неудачник считал себя самым богатым на Земле и, возможно, не только на ней.
Лишь только рабочий день заканчивался, он спешил домой, чтобы вытащить свое сокровище, поставить его в центре комнаты и сесть рядом, восторженно и завороженно вглядываясь в путаные завитки узоров. При этом, как свидетельствовали соседи, выражение его лица становилось столь блаженным, что любой сказал бы: «Вот человек, знающий, что такое счастье!»
Красоту сложно видеть и понимать — редко она бывает на все сто процентов бесспорной. Разве что у признанных шедевров заурядный человек, не понимающих их истинной ценности, станет делать вид, что так же восхищен, как и знатоки, и хотя большинство людей хотя бы понаслышке знали, что китайские вазы — предмет коллекционный, а стало быть, уважаемый, мало кто понимал суть невероятного преклонения перед обычной (если вдуматься) посудиной. Ну, ваза… Ну, красивая. Мало ли в свете красивых ваз? Было бы из-за чего калечить собственную жизнь!..
Да, никто не понимал этого человека, даже собратья по хобби. В большинстве своем коллекционеры — люди достаточно состоятельные, особенно те из них, что избрали своей страстью не марки или спичечные этикетки, а предметы изначально недешевые. Мало среди них осталось искренних, бескорыстных энтузиастов. Да, все они были способны восхищаться тем или иным ценным приобретением, некоторые предметы и у маститых коллекционеров вызывали нежные чувства, но никто из них не стал бы столь безраздельно отдавать себя коллекции-недоделке, коллекции-уроду, недоколлекции — да мало ли какие обидные прозвища ей еще можно придумать! Поэтому и они недоумевали по поводу «чока» своего неудавшегося коллеги. Нет денег — за коллекционирование китайских ваз не берись. Коллекция — это ведь не только качество, а и количество, вечно растущее, вечно обновляющееся…
Однако он видел в своем сокровище не вложение денег, не воплощение престижа, а саму Красоту, и жил ею, превращая свое любование вазой в особое таинство.
Когда грянул гром, когда по улицам зашагали душители, а толпы начали громить магазины,
