Гая сделало владыкой Рима его происхождение. Не только добродетели его родных, не только сочувствие к ужасной судьбе родителей и братьев, но и их знатность. Калигула — кровный правнук божественного Августа, успевшего порадоваться появлению еще одного продолжателя славного рода Юлиев. Всенародное одобрение молодого императора являлось фактически всенародным признанием утверждения в Риме монархии, ибо Гай, не имевший никаких военных и державных заслуг, не бывший соправителем предшественника, обретал власть исключительно на династических основаниях. Безусловно, сам молодой император прекрасно все это сознавал, пусть и проявил должное почтение к сенату. Потому-то и не пожелал он быть императором по завещанию Тиберия.
28 марта 37 года состоялись пышные похороны Тиберия. Гай произнес достойную погребальную речь. Восемь лет назад он впервые выступал публично на похоронах Ливии Августы, теперь это была первая публичная речь нового правителя Империи. «Между прочим, Гай был отличным оратором, одинаково хорошо владевшим греческим и латинским языками. При этом он сразу понимал все; пока другим приходилось соображать и сопоставлять, он сразу находил, что ответить, и тем далеко оставлял за собой любого оратора в любом деле. Он развил свои природные дарования и достиг силы в этом отношении благодаря усидчивому труду»{237} — так оценивал ораторский дар Калигулы Иосиф Флавий. По свидетельству же Диона Кассия, это дарование Гая обеспечило ему и первый большой успех в сенате, когда он убедил «отцов отечества» объявить недействительным завещание Тиберия. Главным доводом здесь прозвучало утверждение о старческом слабоумии покойного, составившего завещание явно не в здравом уме{238}. Такая постановка вопроса — свидетельство не только здравого ума, но и определенного хитроумия и холодного политического расчета у молодого императора. Получалось, что Гай ничем не обязан предшественнику, а является принцепсом исключительно благодаря своим собственным неоспоримым правам. Дабы пышность погребения Тиберия, захороненного в мавзолее Августа, никого не вводила в заблуждение, Гай, к радости всего сената, не стал настаивать на обожествлении покойного — событие, безусловно, знаковое, обещающее всем иной образ правления. Недействительность завещания Тиберия также избавляла Калигулу от возможных в будущем претензий Гемелла. В то же время, не желая упреков в унижении Гемелла и попрании его прав, Гай объявил о его усыновлении. Тиберий Гемелл в день совершеннолетия был объявлен «главой юношества» и стал именоваться
Ничем, однако, в эти дни не был отмечен префект претория Макрон, человек более всех, исключая самого Гая, мечтавший о его воцарении на Палатине. Памятуя о печальном опыте Тиберия с Сеяном, Калигула не желал превращать кого-либо из должностных лиц во вторую персону в государстве. Макрон должен был удовлетвориться сохранением права командовать преторианскими когортами и не мечтать о большем.
В первые дни после похорон Тиберия (28 марта) и заседания сената, состоявшегося на второй день правления Гая Цезаря, миллионы римлян не могли сдержать искренних слез умиления. Гай немедленно решил отправиться на острова Тирренского моря, где покоился прах его родных. Не остановила его сыновнего и братского порыва даже непогода. Напрасна ирония Светония, полагавшего, что он хотел тем самым подчеркнуть, выпятить свою сыновнюю любовь{239}. Искренность молодого человека не может вызывать сомнений. Мы не знаем, каковы были отношения Гая со старшими братьями — Нероном и Друзом, но нам также неизвестна и какая-либо неприязнь к ним. А мать, как и отца, он всегда любил. И можно только представить, чего ему стоило сохранять хладнокровие и непроницаемость, когда Тиберий расписывал, торжествуя, последние муки Агриппины… О гибели матери и братьев Гай никогда не забывал и никогда не прощал этого злодеяния Тиберию. Наверное, он лелеял и замыслы отмщения. Не случайно он рассказывал, скорее всего уже будучи у власти, что однажды даже вошел с кинжалом в спальню к спящему Тиберию, но, почувствовав жалость к беспомощному старику, бросил кинжал и ушел. Тиберий якобы узнал об этом, но не посмел ни преследовать, ни наказывать его.
Посетив сначала остров Пандатерию, а затем Понтию, Гай благоговейно, собственными руками собрал прах Агриппины и Нерона и уложил в урны. После этого он торжественно и с подобающей пышностью на биреме (корабль с двумя рядами весел) со знаменем на корме доставил их сначала в Остию, римскую приморскую гавань, а затем вверх по Тибру в столицу. Самые знатные всадники при огромном стечении народа на двух погребальных носилках внесли урны в мавзолей. Не раз, наверное, в эти скорбные дни вспоминал Гай, как они с матерью везли урну с прахом Германика из Антиохии в Рим… и тогда он нес в своих руках то, что осталось от самого дорогого ему человека.
В память матери и братьев Гай установил ежегодные всенародные поминальные обряды. В честь Агриппины были установлены также специальные цирковые игры, где ее изображение в процессии везли на колеснице. Желая возвеличить и память отца, Калигула повелел отныне называть месяц сентябрь германиком. Так он поставил никогда не правившего в Риме и не притязавшего на высшую власть Германика на один уровень с Гаем Юлием Цезарем и Августом. Сии божественные персоны, желая увековечить память о себе, подарили свои имена двум летним месяцам. Но если названия июль и август прижились успешно и навсегда, то, увы, Германику повезло много меньше. Сентябрь так и остался сентябрем. Римляне, очень Германика почитавшие, не пожелали следовать указу его сына. Виной этому стало само правление Гая…
Должного почитания удостоились и живые представители правящего теперь в империи рода. Бабка Гая Антония удостоилась тех же почестей, что и мать Тиберия и вдова Августа незабвенная Ливия Августа. О ней, кстати, Гай не забывал и, вспоминая, обычно именовал ее «Улиссом в женском платье»{240}. Сравнение с хитроумным Одиссеем конечно же было двусмысленным. Отдавая должное тонкому и изощренному уму прабабки, Калигула с раздражением вспоминал ее коварные происки против Германика, по мнению многих, стоившие ему жизни (вспомним ее покровительство жене Пизона Планцине).
Почета удостоился и дядюшка Гая Клавдий. Тот самый Клавдий, которого незадолго до смерти Тиберий также рассматривал как своего возможного преемника. Калигула немедленно возвеличил брата своего отца, сделав его своим товарищем по консульству. Не исключено, что как бы и назло покойному принцепсу, отказавшемуся сделать Клавдия консулом. Со временем расположение Гая подняло престиж Клавдия в народе и его стали приветствовать возгласами: «Да здравствует дядя императора!» и «Да здравствует брат Германика!»{241}
Но самую большую любовь Гай проявил к своим сестрам. Упоминания о них теперь звучали рядом с именем самого императора. Друзилла, Агриппина и Юлия становились августейшими особами. В их честь Калигула повелел прибавлять к каждой официальной клятве: «И пусть я не люблю себя и детей моих больше, чем Гая и его сестер!» Консульские же предложения теперь звучали: «Да сопутствует счастье и удача Гаю Цезарю и его сестрам!»{242}
Такого глубокого и, вне всякого сомнения, совершенно искреннего выражения родственных чувств со стороны правящего императора Рим никогда не видел ранее и никогда не увидит в будущем.
Поведение Калигулы было встречено римским народом с любовью и пониманием. Когда он отплыл на острова за прахом матери и брата, пренебрегая непогодой на море, то все в Риме «приносили обеты на его возвращение, не упуская самого малого случая выразить тревогу и заботу о его благополучии»{243}. И едва ли это были показные чувства. Римляне ликовали и переживали за молодого правителя совершенно искренне. После отвратительного старика — не важно, что он столько добра сделал для простого римского народа, — во главе державы прекрасный юноша, сын наидостойнейших родителей.
Восторженно был встречен приход Гая к власти и в провинциях, особенно на Востоке, где была свежа память о его путешествии с отцом в Сирию и Египет. Ликовали и легионы на Западе. На берегах Рейна высоко чтили память о Германике и были рады приходу к власти его сына. Двадцать три года назад рейнские легионы не смогли заставить Германика оспорить высшую власть у Тиберия, и вот теперь сын любимого полководца стал принцепсом, в чем многим виделась глубокая справедливость.
Сохранилась любопытная надпись из города Ассия в Малой Азии, в древней Троаде, который Гай в детстве посетил вместе с отцом, когда знакомился с местами, воспетыми Гомером и Вергилием. Его жители
