Гроза

Я говорю: «Да здравствует история!» —
И головою падаю под трактор.

5-6 мая 1936

«Листок, покрытый рябью строк…»

Листок, покрытый рябью строк,
Искусство, тронутое болью,
Любовь, тоска, надежда, рок,
Единственность моих мазков,
Тревожное раздолье.
А вечер был огромно чист,
И, пошлости не замечая,
Земля цвела под птичий свист.
Еловый запах — запах мая.
Листок, покрытый рябью строк,
Слова, где дым, любовь и рок.

1936

«Снова месяц висит ятаганом…»

Снова месяц висит ятаганом,
На ветру догорает лист,
Утром рано из Зурбагана
Корабли отплывают в Лисс.
Кипарисами машет берег.
Шкипер, верящий всем богам,
Совершенно серьезно верит,
Что на свете есть Зурбаган.
И идут паруса на запад,
Через море и через стих,
Чтоб магнолий тревожный запах
Грустной песенкой донести.
В час, когда догорает рябина,
Кружит по ветру желтый лист,
Мы поднимем бокал за Грина
И тихонько выпьем за Лисс.

1936

«Когда не вспомню — все равно напомнят…»

Когда не вспомню — все равно напомнят,
Когда забуду — снова повторят.
Все на свете прощается,
Кроме ложной памяти, —
Нельзя безнаказанно верить
В придуманное прошедшее.
Очевидно, судьба стихосплетений —
Она прощает предчувствие,
Но никогда не прощает
Поправки и дополнения.
А речь наша, многозвучная,
Цветастая, неспокойная,
Строем своим, складом своим
Располагает к выдумке.
В этих скользящих «сгинуло»,
«Было», «ушло», «кануло»,
«Минуло» и «растаяло»,
В этом скользящем «л» —
Ленца какая-то лунная,
Ладони любимые, ласточки,
Легкие, словно лучики
Над голубой волной.

1936

«Мальчишкой я дарил на память рогатки…»

Мальчишкой я дарил на память рогатки,
Как мужество, мужскую честь и верность.
И друзья мои колотили окна,
И мне приходилось за них краснеть.
Но сердце,
                   свое гордое сердце
Уличного забияки и атамана,
Я носил нетронутым и чистым,