политических репрессиях и говорит, что ему об этом ничего не известно. Это не удивительно.
Через тюрьмы и лагеря прошли многие тысячи политических заключенных. Многие участвовали в репрессиях! На несколько заключенных — конвоир, на несколько десятков — уже подразделение охраны, а еще надзиратели, лагерное начальство, оперативно-чекистская часть, центральный аппарат Главного управления лагерей, ГУЛАГа.
А если еще учесть огромный партийный и государственный аппарат, и их семьи, которые тоже жили неплохо, пока другие сидели? Что же удивляться, если многие кричат: хватит! Уже надоело об этом рассказывать! Так ведь по существу еще ничего и не знаем! Неужели не интересна история родины?
Силовые ведомства успешно сопротивляются рассекречиванию документов. Под руководством академика Яковлева изданы стенограммы пленумов ЦК, которые проходили в 1928–1929 годах. Фантастическое чтение. Вдруг в тексте отточие и пометка: «не рассекречено». Какие же могут быть секреты в материалах пленума семидесятилетней давности? А потом руководители правительства удивляются, что дети плохо знают историю собственной страны!
Учебники, популярная литература, в значительной степени и средства массовой информации заполнены историческими мифами. Мифы живут долго, но от этого они не становятся правдивее… Документы и труды современных историков, изучающих советский период истории, — достояние узкого круга людей. Прочитаете эту книгу — узнаете правду о родной стране.
ВВЕДЕНИЕ
Образованная публика любит жизнеописания вождей и героев. Большие люди вершат большие дела, распоряжаются судьбами миллионов, творят великое благо или великое зло. Кажется, в них (и только в них!) сосредоточена «вся правда» прошлой жизни. Они (и только они!) отвечают за то, что было, и за то, что стало. Мало кому есть дело до «малых сих», способных в лучшем случае беспрекословно следовать предначертаниям очередного политического гения (или идиота!), а в худшем — постоянно путаться у него под ногами, сомневаться, брюзжать, хулить власть и изредка бунтовать. И все-таки в косноязычном бормотании человека с улицы, в угрозах и выкриках, звучащих на площадях, в корявых событиях давнего и недавнего прошлого, гораздо больше смысла, чем это обычно кажется. Правители, которые слишком поздно начинали слушать и слышать голос толпы, те, кто с презрением отворачивался от жаждущего справедливости «простонародья», рано или поздно уходили из Истории «ошиканными и срамимыми» (выражение Н. Г. Чернышевского). А конфликтное противостояние народа и власти, окрашенное в кровавые тона массовых волнений и беспорядков, меняло не только «правила игры», но и приводило к появлению новых форм общественного «сосуществования» и даже формировало в сознании народа и элит новые модели мира.
Так было и после смерти Сталина, когда советское общество охватила беспрецедентная по своему размаху волна массовых волнений, беспорядков, этнических и социальных конфликтов. Первый удар по сталинскому «террористическому социализму» нанес «конфликтный социум» ГУЛАГа. Волнения, бунты и волынки 1953–1955 гг., в которых принимали участие все категории заключенных, обнажили перед преемниками Сталина рассыпающийся фундамент режима, шаткость его краеугольных камней — политического террора и «чрезвычайщины» как инструментов управления, принудительного труда как разлагавшегося «уклада» «социалистической экономики», репрессий и насилия как способов «умиротворения» общества. А вскоре, уже на воле, целый ряд районов СССР превратился в зоны повышенной социальной напряженности. Произошла стремительная «расконсервация» традиционных и появились новые формы и модели массового конфликтного поведения.
В ряде случаев социальные и этнические конфликты 1950–1960-х гг. доходили до кровопролитных столкновений, активным участником которых становилась государственная власть и ее полицейские силы. Наиболее острые и болезненные конфликты имели место в районах массовой миграции населения и индустриального строительства, а также на Северном Кавказе и в Закавказье, но в ряде случаев волнения или их отголоски докатывались до центральных районов страны, крупных городов, столиц союзных и автономных республик. Высшей точкой глубокого конфликта между населением и властью, пиком народного недовольства политикой Хрущева стало стихийно вспыхнувшее летом 1962 г. городское восстание в Новочеркасске. Для его подавления растерявшиеся и упустившие инициативу коммунистические правители ввели в город войска и отдали приказ стрелять по толпе. В ходе событий несколько десятков человек было убито и ранено.
События в Новочеркасске можно считать своеобразным рубежом, после которого волна кровавых и массовых столкновений народа и власти постепенно пошла на убыль. В 1963–1967 гг. еще фиксировались отдельные рецидивы волнений, при подавлении которых власти применяли оружие. Но, начиная с 1968 г. и вплоть до смерти Брежнева (1982 г.), оружие не применялось ни разу. В 1969–1976 гг. КГБ СССР вообще не зарегистрировал ни одного случая массовых беспорядков.[1] Другими словами, брежневский режим научился обходиться без применения крайних форм насилия и, как правило, гасил периодически вспыхивавшее недовольство без стрельбы и крови.
Вряд ли можно считать, что причина этого кроется исключительно в профессионализме сотрудников КГБ и политической мудрости партийных комитетов в центре и на местах. Объяснение все-таки следует искать в общих социально-политических факторах, позволивших советскому руководству выбраться из глубокого кризиса, поразившего хрущевское общество в конце 1950 — начале 1960-х гг., и остановить стихийную волну городских беспорядков, погромов, этнических конфликтов, коллективных драк, все чаще перераставших в столкновения с представителями власти.
Консервативный поворот в официальной идеологии после удаления Хрущева (как известно, важной составляющей этого поворота была частичная реабилитация Сталина, проходившая под лозунгом более «сбалансированных» оценок прошлого) уходит своими корнями не только в стремление партийного руководства укрепить идеологическую базу режима, но и в достаточно распространенный в широких слоях населения (кроме интеллигенции) ностальгический «консерватизм» и жажду «порядка». Символично, что последние по времени крупные массовые беспорядки хрущевской эпохи, при подавлении которых применялось огнестрельное оружие и были привлечены значительные дополнительные силы милиции (город Сумгаит Азербайджанской ССР), сопровождались выкрикиванием просталинских лозунгов. В конце концов, «народ», не имевший руководителей, и власть, на время потерявшая ориентиры, нашли новые формы «симбиоза» и сравнительно мирно вступили в эпоху брежневского «застоя». В чем-то это похоже на период сравнительно мирного «сосуществования» крепостного крестьянства, помещиков и российской монархии после поражения Пугачева и вплоть до реформы 1861 г., когда политическая активность интеллигенции соседствовала с безразличным «безмолвием» народа.
Для советских историков, написавших в свое время горы книг и статей по истории социализма в СССР, насильственные социальные конфликты, тем более конфликты «население-власть», были закрытой темой. Парадоксально, но фальшивое «безмолвие» народа в сталинском и послесталинском обществе, преподносившееся коммунистическими идеологами как «морально-политическое единство советского общества», долгое время казалось таковым и за «железным занавесом». Западные исследователи, лишившиеся доступа к информации после Большого террора, попросту не знали, о том, что на самом деле происходило в СССР при Сталине и сразу после его смерти. Стоит ли удивляться, что, например, «старая» троцкистская историография 1950-х гг., в частности И. Дойчер, отстаивала тезис о том, что в последние 15 лет сталинского правления (после подавления организованного сопротивления троцкистов в лагерях) в советском обществе вообще не осталось ни одной группы (даже в тюрьмах и лагерях), способной бросить вызов Сталину. В результате «в сознании нации образовался громадный провал. Ее коллективная память была опустошена, преемственность революционной традиции порвана, способность создавать и кристаллизовать любые неконформистские понятия уничтожена. В итоге в Советском Союзе не осталось не только в практической политике, но даже и в скрытых умственных процессах какой-либо альтернативы
