государеву наказу стояли в обозе готовы, а из обозу в то время вон не выходили для тово, что ждали самово крымского царя с ево полком и хотели к нему тогды вытить из обозу вон на прямое дело. И царь крымской к государевым бояром и воеводам на прямое дело не пошол и полков своих не объявил, а стоял на Котле в оврагох в крепости». В целом же первые столкновения были достаточно успешными для русского войска, дворянские сотни «многих крымских людей побили и языки поимали многие»[355]. Воеводы князь Федор Иванович Мстиславский и Борис Федорович Годунов прислали с победным известием («с сеунчом») и «с языки» к царю Федору Ивановичу.
После первых столкновений крымские войска отошли, но не далеко, на те самые луга под Коломенским, в которых сначала стояла «береговая рать». Сам крымский царь Казы-Гирей «стал на станех за Москвою-рекою»[356]. Но уже в следующую ночь крымский царь и его войско непостижимым образом бежали от Москвы. Так некогда Батый повернул с пути на Великий Новгород, а ужасный Тимур (Темир-Аксак, как его называли в русских летописях) ушел из русских пределов. Люди того времени могли связать это только с небесным заступничеством. О том, что послужило причиной бегства крымского царя Казы-Гирея из-под Москвы, рассказывали по-разному. В «Новом летописце» содержится известие о том, что ночью в московских полках был «великой шум». Когда напуганные крымцы стали расспрашивать «полонеников», те объявили царю Казы-Гирею, что «приидоша к Москве многая сила новгородцкая и иных государств Московских, прити сее нощи на тебе». В страхе из-за возможного ночного штурма царь бежал от Москвы, «и коши пометав». За ним, видя «царев побег», последовало и всё войско. Утром воеводы царя Федора Ивановича с удивлением обнаружили, что врага нигде не было[357].
Это известие имеет основу в посольских документах. Именно так объясняли причину отхода царя Казы-Гирея на переговорах с русским посланником в Крыму в августе 1591 года. С. М. Соловьев пересказал их содержание в своей «Истории России»: «Объяснили… почему хан побежал от Москвы: пленники сказали, что новгородская и псковская сила пришла и хочет государь выслать на хана воевод своих; Казы-Гирей спросил: „Кто главный воевода?“ Пленные отвечали, что Борис Федорович Годунов. Тогда князья и мурзы стали говорить: „Если Бориса пошлют, то с Борисом будет много людей“. Хан и побежал»[358]. Интересно, что автор «Нового летописца» совсем «забыл» упомянуть о роли главного воеводы Бориса Годунова.
В «Пискаревском летописце» причина ночного шума в русском войске объясняется прозаически — испугом «некого боярского человека», поведшего лошадей на водопой. Когда одна из лошадей вырвалась и побежала прочь, он стал кричать: «Переймите коня!» В условиях напряженного противостояния русских и крымцев началась цепная реакция страха. Стали стрелять в «обозе», потом в Москве; царь Казы-Гирей, наверное, подумал, что противник пошел на ночной штурм и бежал: «И от того стался страх в обозе и во всех городех на Москве[359]{2}, и стрельба многая отовсюду, и осветиша городы все от пушек». Ночное зарево от стреляющих пушек, «многие крик и шум» вынудили царя Казы-Гирея бежать «с великою боязнью» [360].
Неизвестно, в какой мере случай и неразбериха сыграли на руку русскому войску. В официальной версии разрядных книг всё выглядело вполне пристойно, успех был приписан ночному штурму и стрельбе из пушек «блиско крымского царя полков». Однако кому могло прийти в голову такое военное новшество: штурмовать врага ночью, когда не рассмотреть, где находится свой, а где чужой? Впрочем, в великой радости от избавления от крымской угрозы таким деталям не придавали значения. Иначе пришлось бы награждать безвестного даточного человека, устроившего переполох, —
Преследование крымского царя тоже было поручено боярам и воеводам князю Федору Ивановичу Мстиславскому и Борису Федоровичу Годунову. Однако они смогли лишь убедиться, что бегство царя Казы- Гирея оказалось настолько поспешным, что он, вопреки обыкновенной практике, не «роспускал» свое войско. То есть не стал грабить серпуховские, каширские, коломенские или рязанские места, уводя полон, а бежал, не теряя времени, в Крым. Царя преследовали до Судбищ — еще одного памятного и символического места тяжелого поражения от татар в 1555 году. Тогда стало ясно, что крымцы окончательно покинули русские земли. Поэтому князь Мстиславский и Борис Годунов общим советом решили прекратить преследование врага, хотя им была уже прислана новая царская роспись полков.
С донесением об этом общем решении, присланным воеводой князем Федором Ивановичем Мстиславским «с товарищи», случился казус, показывающий, что царь Федор Иванович мог самостоятельно вмешаться в счеты воевод, поддерживая любимого шурина. Мстиславский, оказавшись в Серпухове, снова почувствовал себя главным воеводой. Но тихий, слабый и безвольный государь (каким изображают царя Федора Ивановича!) 10 июля 1591 года пригрозил главе Боярской думы и всего войска: «…и то худо, что князь Федор ему, великому государю царю и великому князю Федору Ивановичю всеа Русии, указывает, по своему пишет, а не против государевы грамоты!» Царь запоминающимся образом поучил князя Мстиславского правилам делопроизводства, потому что понял, что причиной пропуска имени Бориса Годунова в его переписке была местническая ревность князя Мстиславского к правителю государства: «И будет ему то стало досадно, что к ним написан в грамоте конюшей и боярин и дворовой воевода Борис Федорович Годунов, и нечто будет ему то не за обычей, — изначала то ведетца: как от государя напишут в грамоте, и против государевых грамот пишут по тому же»[361]. Столкновение с князем Мстиславским, которого поставили на место, окончательно показало, что Борису Годунову, по родству с царем, должно оказываться предпочтение перед всеми, несмотря на родословные счеты.
Портить радость от победы царь Федор Иванович не стал. Опала князя Федора Ивановича Мстиславского была совсем недолгой. Оба главных воеводы получили свои награды: в Серпухов был послан стольник Иван Никитич Романов «спросить о здоровье» и наградить их золотыми португалами (наградными монетами). Причем всем воеводам, в том числе Годунову, было велено явиться в шатер князя Мстиславского. В речи, сказанной боярам от имени царя, подчеркивались заслуги командующих русским войском: «И вы, бояре наши, крымских людей побили и языки поимали и царь отшел и стал за Коломенским и слышел звук полков наших и побежал, что вы пошли на нево со всеми людьми. И то зделалось милостию Божию, а вас, бояр наших, промыслом: тебя, боярина князя Федора Ивановича Мстисловсково, и промыслом твоим, конюшево нашева и боярина Бориса Федоровича, прежняя Ругодевская и нынешняя служба»[362].
Царь Федор Иванович пожаловал всех воевод, участвовавших в обороне Москвы от крымского царя. И, конечно, Борис Годунов был почтен больше других. Царь не только пожаловал его шубой с царского плеча, но и снял с себя золотую цепь, передав ее Годунову. Значение этого символического жеста передачи власти потом объяснил патриарх Иов, составляя Житие царя Федора Ивановича: «Тогда ж благочестивый самодержец по совершении царского стола своего приемлет от своея царьския выя златокованную чепь, ея же ношаше в почесть великго своего самодержавного царьствия, и возлагает на выю достохвалному своему воеводе Борису Федоровичи), достойную честь победе его воздая и сим паки на нем прообразуя царского своего достояния по себе восприятия и всего превеликого царьствия Русийскаго скифетродержателства правление»[363]. В поиске достойной награды для царского шурина открыли московскую казну и одарили его трофеем — золотым сосудом, принадлежавшим победителю Мамая — князю Дмитрию Донскому. Такое уже нельзя было забыть, и известие о чрезвычайных царских пожалованиях вошло позднее в «Утвержденную грамоту» об избрании Бориса Годунова на царство: «И сицеваго ради подвига, и знаменитаго храбръства государь Борис Федорович сподоблен бысть от великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии самодержца, от его царьских рук на выю свою возложения чепи от злата Аравийска, и царьские багряницы его царьских плечь, и судна златаго зовомый Мамай прародителя своего великого государя Дмитрея Ивановича Донскаго, которые взял у безбожнаго Мамая, как его победил»[364].
Боярин, конюший и дворовый воевода, стоявший во главе войска, отогнавшего от Москвы крымцев, Борис получил высший титул царского «слуги» и приобрел славу нового Дмитрия Донского. В статейном списке посланнику Афанасию Резанову, отправленному «в Литву» 10 июля 1592 года, велено было объяснить новый титул Бориса Годунова («почему ныне пишется слугою, что то слово именуется»)
