Ивановича и его ближайшего советника Бориса Годунова было повсеместное проведение писцовых описаний в начале 1590-х годов. Потом на него стали ссылаться при спорных делах о владении крестьянами. Значит, крепостнический смысл в них был? Однако и на этот вопрос нет простого ответа. Исследовав «сошное письмо» (земельный кадастр) Московского государства, С. Б. Веселовский пришел к однозначному выводу, что писцовые книги конца XVI века составлялись с «финансовыми и земельно- правовыми целями», а не «для регистрации и закрепощения крестьян» (иными словами, для нужд фиска, а не крестьянской «прописки»)[412].
Новые указы о крестьянском выходе будут изданы Борисом Годуновым в 1601 и 1602 годах (о них еще пойдет речь на страницах книги). Пока же согласимся с утверждением того же С. Б. Веселовского, писавшего, что должно было пройти лет 75, прежде чем «сложилась и получила общее распространение поговорка „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!“»[413]. И уж в любом случае не следует приписывать одному Борису Годунову сомнительную честь появления этой горькой для каждого крестьянина фразы.
Разряд и Казна
Верховное положение Бориса Годунова во власти отнюдь не нарушило рутину приказного учета. Имя каждого боярина заносили в начало боярских списков в соответствии с его происхождением. Служилые люди могли не согласиться даже с царским указом и подавать челобитную о «счете». Нередки бывали случаи, когда члены Государева двора предпочитали тюрьму или другое наказание тому, чтобы служить в подчиненном положении у человека, которого они считали менее родовитым. Более того, для доказательства своей правоты готовы были считать службы давно умерших людей. Сложности возникали там, где дело касалось царских родственников, всегда имевших больше предпочтения перед остальными. Однако не настолько, чтобы полностью отменить местнический порядок. В 1596 году разбиралось дело по челобитной о местах князя Федора Андреевича Ноготкова Оболенского с Федором Никитичем Романовым. Оболенский князь посчитал себя выше не только Федора Романова, но и его отца и дяди. Это вызвало отповедь царя Федора Ивановича, защитившего уже умерших шурьев царя Ивана Грозного: «…Данила и Никита были матери нашей братья, мне дяди; и дядь моих Данилы и Микиты давно не стало. И ты чево дядь моих Данилу и Микиту мертвых бесчестишь? А будет тебе боярина Федора Никитича меньши быть нельзе и ты на него нам бей челом и проси у нас милости»[414].
В боярском списке 1588/89 года имя боярина и конюшего Бориса Годунова написали вслед за именами бояр князя Федора Ивановича Мстиславского, князя Федора Михайловича Трубецкого и Дмитрия Ивановича Годунова[415]. Годунов встал выше боярина князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского (имен других князей Шуйских, отправленных в опалу, в списке нет), Федора Никитича Романова, свояка князя Ивана Михайловича Глинского и других бояр из ярославских князей, с которыми царский шурин когда-то местничал. В перечне бояр ветречаем именно тех людей, кто вместе с Борисом Годуновым заседал в Думе. Соответственно, и в служебных назначениях на воеводства, царские или посольские приемы соблюдался такой же местнический порядок. Например, Борис Годунов никогда, во все время правления царя Федора Ивановича, не становился выше князя Федора Ивановича Мстиславского. Так было при отражении рати крымского царя Казы-Гирея, этот счет оставался неизменным и позже, до самого воцарения Годунова. 21 декабря 1591 года на день Петра митрополита в столовой палате у патриарха Иова были бояре князь Федор Иванович Мстиславский, Дмитрий Иванович Годунов, а также слуга, боярин и конюший Борис Федорович Годунов[416]. Бориса Годунова дважды назначали на службу в Большой полк в Серпухов при появлении угрозы крымского нашествия в 1596 и 1597 годах — и оба раза он был вторым воеводой при боярине князе Федоре Ивановиче Мстиславском[417]. Таковы были немногие, но все-таки ограничения власти Бориса Годунова. Хотя на это можно посмотреть и по-другому — как на следование определенным, сложившимся веками принципам московского служебного порядка. Важно ведь не только то, куда, условно говоря, встал сам Борис Годунов, но и как он сам влиял на расстановку людей в окружении царя Федора Ивановича.
Упомянутый боярский список 1588/89 года интересен тем, что в нем, по сравнению с другими такими же документами, учитывавшими состав Государева двора, отдельно перечислены «князи служилые». А. Л. Станиславский, обнаруживший и опубликовавший почти все известные боярские списки конца XVI — начала XVII века, писал об особенностях списка 1588/89 года: «Возможно, перед нами свидетельство того, что после разгрома в 1584 году верхушки „особного“ двора Ивана IV возродились некоторые черты доопричного двора»[418]. Действительно, в этом можно увидеть возвращение к порядку и учету служилых людей, известному по «Дворовой тетради» 50-х годов XVI века, отставленной опричными временами. В первые годы правления царя Федора Ивановича вопрос о преодолении опричных «новшеств» оставался актуальным. И решить такую задачу должен был один из столпов этого самого опричного порядка. Р. Г. Скрынников писал о целой реформе двора в 80-х годах XVI века, показав ее значение в переходе к «новой чиновной структуре»: «По сравнению с опричным временем высший слой „двора“ стал более аристократическим, а низший — менее худородным»[419]. А. П. Павлов тоже склонен считать, что происходил возврат «к идеям организации двора, выработанным в середине XVI века правительством Избранной Рады». В этот момент был реабилитирован даже Алексей Адашев. Его имя, после запрета времен царствования Ивана Грозного, снова стало упоминаться, и в каком контексте! В 1585 году в наказе посланнику в Империю с Адашевым сравнивали самого Бориса Годунова. «Существо» этих идей А. П. Павлов определил как «консолидацию господствующего класса на условиях ее верной службы монарху»[420].
Всего, по подсчетам А. Л. Станиславского, двор времени царя Федора Ивановича насчитывал 1162 человека, в Думу в этот момент входило 19 бояр и пять-шесть окольничих. Еще несколько человек занимали дворцовые должности, пользовавшиеся «особым» вниманием Годунова. Оружничий Богдан Бельский упомянут в боярском списке 1588/89 года с пометой «в деревне» (ему оставался один шаг до возвращения во дворец после событий 1584 года). Казначеи Иван Васильевич Траханиотов и Деменша Иванович Черемисинов входили в годуновский круг после устранения казначея Головина. Удержавшегося во власти после смерти Ивана Грозного печатника Романа Васильевича Алферьева (из рода Нащокиных) именно в 1589 году настигла опала. Возможно, это был плохой знак для Нагих, так как дочь этого известного опричного деятеля была замужем за Михаилом Нагим. Романа Алферьева отправили служить вторым воеводой в Царицын «на Переволоку», его имя убрали из почетного начала боярского списка, переписав вместе с московскими дворянами. Опалу с него сняли, но в том же году он умер[421]. Еще во дворе служили 28 стольников, 12 стряпчих, 209 жильцов и 166 московских дворян (с учетом «князей служилых»). Рядовую часть двора составляли около 680 выборных дворян из 47 уездов. Состав этих уездов почти полностью совпадал с Дворовой тетрадью. Отсутствовали Белоозеро, Серпухов и Тверь. Последнее обстоятельство можно объяснить тем, что в Твери продолжал существовать особый двор бывшего московского «царя» Симеона Бекбулатовича, судьбу которого Борис Годунов никогда не упускал из виду. Напротив, новые выборные дворяне появлялись в тех уездах, которые раньше не имели собственной служилой корпорации, а входили в уделы царских братьев — родного — князя Юрия Васильевича (Брянск) и двоюродного — князя Владимира Андреевича (Верея и Алексин) или принадлежали другим служилым князьям (Перемышль)[422].
Приказная бюрократия была представлена в боярском списке всего 36 дьяками, что совсем немного для громадного Русского государства. Общее же число дьяков, включая тех, кто служил в городах, едва превышало 70 человек[423]. Среди дьяков давно и прочно устоялась «специализация» по главным ведомствам. Это и не удивительно, учитывая, что их численность росла незначительно, все они были на виду. Главы важнейших приказов вообще не сменялись по нескольку десятилетий. Показательно, что при этом редко кто из них во времена Бориса Годунова оставлял пост по своей воле. Правитель, а затем царь Борис Федорович не считался с прежними заслугами, чем, вероятно, наживал себе еще больше влиятельных врагов.
