Рядом с Анатолием оказался плечистый парень в поношенной тельняшке. Он осмотрел стены покачивающегося вагона и произнес сквозь зубы:
— Дохлое дело наше, братишки! Не доедем так до Германии, и не думайте. Еще дважды пустят сюда человек по пять — поминай тогда, как звали. Не знаю, как вы, а меня третий раз отправляют в Германию, и я еще ни разу не доехал. Думаю, и теперь не доеду…
Ивана оттеснили в угол. Сверкая глазами, он пытался пробиться к товарищу, но не мог сделать ни шагу. Похоже на то, что гитлеровцы и в самом деле захотели, чтоб они здесь задохнулись.
Анатолий обращается к плечистому:
— А как это — не доехать? Разве так можно?
— Можно, — отвечает здоровяк. — Для того и дается человеку голова, чтобы он думал… Вы как хотите, а я без свежего воздуха не привык…
Он начинает упираться, всем своим телом расталкивает соседей, пробирается к забитому досками окну вагона и нажимает рукой. Доски прибиты крепко, гвозди загнуты.
— Так, ясно, братишки, — говорит плечистый и оглядывается.
Анатолий узнает его: матрос, тот, с которым были в Хорольском лагере для военнопленных.
«Молодец! Говорил, что снова убежит, и, смотри, все же убежал. Да, на такого можно вполне положиться!..»
— Ну как? — спрашивает матрос. — Есть у меня надежные дружки или все вышли? Кто здесь из вас крепенький? Ага, ты, — увидел Ивана. — Ну, тогда иди сюда, именно ты мне и нужен. У тебя и сапожищи каждый по полпуда… Я приметил тебя, когда садились…
Здоровяк в тельняшке подает руку Ивану, тащит его к себе. Вытащил, подсадил к окну, крикнул ребятам, стоявшим рядом:
— Придется превратить человека в таран… Чего только не придумаешь, если захочешь дышать чистым воздухом. Слушай, пацан, — обратился он к Ивану. — А ну замри и окаменей, можешь?
— Как это — окаменеть? — не понял Иван.
— А вот так: сожми ноги, замри, мы тебя поднимем и твоими ногами слегка ударим по доске. Один, два, три… гляди, и подадутся доски. Согласен?
Иван зажмурил глаза, сжал зубы и замер. Несколько ребят подняли его вверх, раскачали и ударили ногами по доске. Первый, второй, третий… Иван только ахал.
— Ударяйте сильнее! — сказал. — Мне не больно. Я же в сапогах.
Наконец на десятом ударе доска покачнулась, щель увеличилась, в вагон проник свет. Матрос засмеялся:
— Давай другого, а то отобьем парню пятки!
Иван не возражал: у него и на самом деле уже заболели пятки.
Но подходящего хлопца, да еще в сапогах, не нашлось, и тогда Иван снова согласился.
— Бейте, ребята, пока не упадет доска. Я жилистый.
Когда заскрипели гвозди и доска уже едва держалась, матрос с облегчением сказал:
— Хватит. Подождем до вечера, а тогда по очереди в окно…
— Так можно и шею свернуть, если прыгать с такой высоты… — усомнился кто-то.
— А зачем тебе из окна прыгать? Спустись вниз или перелезь в тамбур, потом и сигай… Значит, договорились: как только стемнеет, состав пойдет где-нибудь в гору, паровоз засопит, дымом окутается, тогда и действуй. Вылезай в окно, ныряй вниз, катись колобком по насыпи, и ты уже в лесу, то есть в защитной полосе. А там ноги в руки — и лови ветра в поле… Я полезу первый, для примера, за мной этот пацан, — матрос показал на Ивана. — Он заслужил своими пятками. Крепкий парень — сто лет тебе жить!..
Как только в вагон проникли первые сумерки, начался побег. Матрос пробрался к окну и сбросил доску. Через минуту он был уже на другой стороне вагона и, кивнув головой, исчез. Все поглотил грохот колес. Следом за ним прыгнули Иван и Анатолий…
Ободранные, усталые, голодные вернулись ребята домой. По дороге добрым словом помянули плечистого моряка за его науку и за смелость. Анатолий часто думал о Люсе, о ее печальной судьбе. Где она теперь? Конечно, девушкам намного тяжелее, правду она говорила, значительно труднее. Не вырваться ей из неволи, пока не освободят…
Мать встретила Ивана в слезах.
— Где ты пропадаешь? У соседей ребята каким-нибудь делом заняты, родителям помогают, а ты все куда-то свой нос суешь и голову подставляешь! Да еще и дружишь неизвестно с кем… — и сердито посмотрела на Анатолия.
Ивану было неудобно перед товарищем, и он, улыбнувшись, сказал:
— Мама, если б ты знала, откуда мы только что вернулись! Не поверишь никогда — из Берлина…
— Как из Берлина?.. Значит, вас на каторгу везли? — всплеснула руками мать.
Иван коротко рассказал обо всем случившемся, и мать не выдержала, расплакалась, потом накормила ребят, дала новые рубашки: на них были совсем рваные. Рубашка Ивана была немного коротковата для Анатолия, и он все время одергивал рукава.
— Беги, парень, домой, пускай мать не плачет и не разыскивает тебя по всему городу, — сказала мать Ивана.
Анатолий вышел на улицу и направился домой. Он по опыту знал, что тех, которых везли в Германию и они по дороге сбежали, не преследовали на месте. Единственное, что им угрожало, — снова угодить в лапы полиции и опять быть запертым в товарном вагоне. Кое-кого из лубенцев по нескольку раз отправляли в Германию, но они, ни разу не побывав дальше Гребенки или Киева, возвращались домой. Вот почему Анатолий не боялся днем идти через весь город.
Встревоженный и осиротевший блуждал Борис Гайдай по улицам, разыскивая своих друзей. Куда они подевались? Все словно в воду канули… Впервые подумал о том, что в жизни тяжелее всего потерять друзей.
Он шел задумавшись, никого вокруг себя не замечал и не сразу услышал, что его кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел Ваську с базара. Васька подбежал и, едва переводя дыхание, схватил Бориса за руку, потащил в переулок.
— Послушай, — прошептал Васька, — ты этим глупцам передай, что полиция все пронюхала…
— Каким глупцам? Что пронюхала? — не понял Борис.
— Эге-е, не прикидывайся… Сам знаешь, кому надо передавать. Думаешь, ничего не понимаю? Понимаю. Только молчу. Ты тоже с ними водишься, беги и скажи им…
— Подожди, Васька, — перебил его Борис. — Что ты мелешь? Кому сказать? Что сказать? Толком объясни.
— Чего тебе объяснять? Пьяный Данила, тот, что в полиции… Знаешь его?
— Ну, знаю.
— Так вот, он говорил, что полиция уже разнюхала подпольщиков, брать их будут.
— А я при чем здесь? Я никаких подпольщиков не знаю, ни с кем не вожусь.
— Эге-е… А к Тамаре, сестре своей, ходишь?
— Ну и что? Хожу.
— И не знаешь, что она тоже с ними? — прищурил глаз Васька.
— С кем?
— Да с ними, с подпольщиками. С Буйвичем, Корниенко, Шацким, Коником… Там их много, человек двадцать, говорил Данила.
— Брехня! Чистой воды брехня!
— Может, и брехня, — согласился Васька. — Мне какое дело? Только Данила так говорил…
На углу появился полицай, Васька вдруг умолк, полез в карман, вытащил зажигалку в виде кукушки, нажал на птичью ножку, клювик раскрылся, и оттуда сверкнул огонек.
— Видел? — улыбнулся Васька. — Французский!.. За три самодельных выменял. Правда, здорово? Жизнь отдать можно. Ха-га…
Когда полицай прошел мимо них, Васька спрятал зажигалку и снова принялся твердить Борису:
