Шаумяна. Восьмого и девятого февраля идут лихорадочные приготовления. В Тифлис из деревень стянуты «народные гвардейцы». Вытребованы полки «дикой дивизии». Сформированы офицерские добровольческие дружины. Ничего не упущено. Заранее закрыты большевистские газеты «Кавказский рабочий», «Брдзола», «Банвори крив». Выданы ордера на аресты. Назначено крупное вознаграждение за голову Степана. Найти его никак не могут. В «Кавказском слове» — подобие скончавшейся в Петрограде «Биржевки» — простодушное свидетельство: «На Дворцовой сняли с трамвая одного типа, будто бы похожего на Шаумяна, и выстрелили в упор. Кричали: «Чрезвычайный комиссар большевиков испустил дух!» Увы, опять не он!»
Суббота, десятое число, выдалась холодной и пасмурной. Много ли найдется среди тифлисцев охотников отправиться в Александровский сад? Очевидцы уверяют:
«Много, не меньше трех тысяч. Явились и скрывавшиеся товарищи Кавтарадзе, Махарадзе, Назаретян и другие. Среди митинга вошли в сад милиционеры и «народогвардейцы» (приблизительно около двух рот). С красными знаменами в руках и, успокаивая публику знаками, они приблизились к собравшимся.
Часть митинга, намеревавшаяся разойтись, осталась и, считая, что подходят свои, начала их даже приветствовать криками «ура». Председатель Кавтарадзе хотел остановить оратора и приветствовать явившихся. В это время пришедшие быстро рассыпались цепью, окружили митинг и открыли бешеный ружейный и пулеметный огонь по митингу. Целились главным образом в президиум, стоявший на эстраде… Десятью пулями убит один товарищ, похожий на Кавтарадзе, так же, как он, одетый, и «народогвардейцы» кричали друг другу, что Кавтарадзе уже убит. Часть публики разбежалась, другая легла на землю. Стрельба продолжалась минут пятнадцать.
Как раз в эту минуту только что открылось первое заседание расширенного Закавказского сейма, и Чхеидзе держал речь под аккомпанемент ружей и пулеметов, трещавших тут же недалеко от дворца».
Во вторник Тифлис хоронит убитых. На братскую могилу первым кладут венок из живых цветов. От объявленного вне закона чрезвычайного комиссара. На шелковой ленте шесть слов, хлестающих как бич: «Жертвам социал-палачей Гегечкори и Жордания».
У ворот кладбища офицеры хватают красных. Скручивают руки, избивают, топчут сапогами. Многим сегодня из последних сил шагать в Метехский тюремный замок. По хорошо проторенной дороге.
Заключенные большевики объявляют голодовку. К городскому голове меньшевику Элиава является молодая женщина Виргиния Туманян.
— Меня прислал Степан Георгиевич Шаумян.
— О, прошу садиться. Я давно ищу возможности начать переговоры.
— Не поэтому ли удвоена сумма, объявленная за выдачу Шаумяна?
— Клянусь детьми!..
Начинаются трудные переговоры об условиях прекращения голодовки. Виргиния представляет чрезвычайного комиссара. Элиава — сейм. Очередная вариация закавказской власти. Новые мехи для того же безнадежно прокисшего вина.
Воля Шаумяна сильнее. Его условия приняты. Виргиния с огромной корзиной продуктов подъезжает на фаэтоне к Метехской тюрьме. На что-либо большее сейчас в Тифлисе рассчитывать не приходится. Не сегодня-завтра сейм объявит о полном разрыве с Россией и отделении от нее. Тем более необходимо сохранить Баку.
Степан Георгиевич покидает подпольную квартиру — сколько убежищ он сменил за эти недели! На разъезде «Трехсотая верста» в теплушку воинского эшелона садится еще один солдат. Как все, он наголо обрит, в шинели, обмотках, тяжелых ботинках.
Долгой вереницей, в «затылок» друг другу, эшелоны. Не менее десяти-двенадцати. На паровозах, на крышах и тормозных площадках — пулеметы, легкие горные пушки. В особо опасных местах вдоль железнодорожного полотна выставляется боевое охранение, вперед уходят дозоры. И все-таки в записях Степана строки: «Я ехал в седьмом эшелоне. Не знаю, как началось столкновение в Евлахе. Но в течение пятнадцати минут находился под самым энергичным обстрелом. Все это время нам, находящимся в теплушке, пришлось спасаться, прилегши на пол и скрываясь за ящиками и мешками…» До Баку тянуться не меньше недели.
Где-то поближе к хвосту прицеплен салон-вагон. В салоне самое избранное общество. Коллеги сэра Джорджа Бьюкенена, английского посла, некоронованного правителя России накануне революции, и его любимый протеже — генерал Половцев. Один из англичан, Рональд Мак-Донелл, вроде бы бакинский старожил. В девятисотых годах он приехал на Каспий в качестве младшего компаньона крупного и удачливого дельца Лесли Уркварта. Выполнял какие-то поручения барона Оппенгеймера. В благодарность получил пост вице-консула. С годами дошел и до консула, и до… майора разведывательной службы.
Пришло время — Мак-Донелл ушел на покой. Как и многие другие дипломаты и разведчики, он взялся за перо. Мемуары вышли в свет. В Лондоне. Где живет и другой отставной дипломат, также не раз бывший на нашей земле. Мистер Эллис. И он пишет мемуары, статьи. Составляет библиографические обзоры. Скрупулезно перечисляет все центральные и провинциальные издания — английские и русские, где как-то упоминается пребывание британцев в Баку. Обходит вниманием только книгу Мак-Донелла[2]. О ею мемуарах — полное молчание. С чего бы это, мистер Эллис?
Открываю книгу Мак-Донелла на странице 132. Годы еще дореволюционные.
«…Нас заинтересовали другие люди, которые впоследствии сыграли видную роль: Джеваншир, инженер, Серги Арсен, адвокат, и особенно Шаумян. Личность Шаумяна была окружена тайной. Он был известен полиции как «политически сознательный). Говорили, что его арестовывали и сажали в тюрьму как политического агитатора. Фирма, на которую он работал, знала его как одного из лучших своих служащих. Все окружающие уважали его до степени обоготворения. Это, конечно, укрепляло точку зрения полиции, что Шаумян тайный политический агитатор.
Невозможно дать портрет Шаумяна вне работы и семьи, о которых у него были самые лучшие представления… Художники должны были выбрать голову Шаумяна как модель для создания образа восточного Христа. Хотя иногда смотрели на него как на опасного человека. Даже дашнаки боялись его…»
Бог с ними, с дашнаками. Не стоит тратить времени и на переживания Мак-Донелла в связи с тем, что бури 1917 года лишают его привычного общества градоначальника, миллионеров- нефтепромышленников и иже с ними. Появляются новые друзья. Весьма причастные к судьбе Шаумяна.
«Капитан Идвард Ноэль привез рубли из Персии. Ноэль был обычным офицером, натренированным в разведывательной работе. Он и приехал на Кавказ как офицер-разведчик.
…В Елизаветполе наш маленький поезд был захвачен. Ноэль и я взяты под стражу. Местный хан — некий Хойский контролировал все. Но полковник Эфендиев, слегка замаскированный турок, руководил нашим допросом.
Я был рад передать инициативу в руки Ноэля. Я два дня наблюдал очень хитрый обман. Мы, конечно, обвинялись в том, что везли боеприпасы и деньги армянам. Ноэль отказался отвечать на вопросы, но потребовал обыска нашего салон-вагона. Я сознавал, что мы этого меньше всего хотели. По простой причине — вентиляторы, задняя сторона зеркал и все щели были забиты бумажными деньгами.
Ноэль настаивал, и Хойский согласился. Выражая радость, капитан не забыл сказать, что лучше всего произвести обыск в присутствии Мирзы-хана, персидского генерального консула, который будет представлять собой нейтральный авторитет.
Я не знаю, связался ли Ноэль какими-либо неизвестными путями с персидским консулом или нет, но Мирза-хан отказался оскорбить обыском британский флаг, все время развевавшийся над нашим вагоном. На следующий день нам разрешили продолжать наш путь в Тифлис.
Когда мы приехали в Тифлис, мы нашли, что дела Транскавказского правительства и парламента шли нехорошо. В городе проходила общая забастовка. Не было ни воды, ни света. Запасливый Ноэль имел минеральную воду, которую мы пили, которой мы умывались и побрились на следующий день.
…С деньгами, которые мы привезли, полковник Пайк, теперь глава «финансовой миссии», снова стал активным. Заметную активность проявляли и большевики. Они послали Шаумяна как специального посланника Ленина на Транскавказе. Шаумяна нехорошо приняли. Его приказали арестовать.
Я открыто передал себя в руки Ноэля. Ему не терпится возвратиться на свой пост в Баку. После
