Дмитрий Шабанов: Онтологический адаптационизм
Я хочу знать на пользу себе… Августин Аврелий
Произошёл у меня тут в виртуальном пространстве под моими последними колонками спор с одним компетентным читателем, профессиональным философом. Его возмутило, что мы с Мариной Кравченко включили утверждение, которое он считает доказанным, в список мифов, от которых надо отказаться. Это утверждение (миф, по нашему мнению) сформулировано нами так: 'миф о существовании «объективной реальности» как мира отдельных объектов (вещей, тел), которые существуют независимо от нас и от нашего взаимодействия с ними (и к числу которых относимся и мы сами)'.
По мнению читателя, альтернатива этому мифу — принятие утверждения Беркли о том, что мир нам лишь мнится. Странно: мне в этой проблеме виден целый спектр возможных альтернатив, а философу-профессионалу, подчёркивающему, что я залез на территорию, где он — хозяин, эти альтернативы не заметны. Почему? Может быть, например, потому, что философское образование до сих пор строится на навязывании вздорной дихотомии: материализм или идеализм. Эти конструкты являются порождением умствований философов, пытающихся строить картину мироздания примерно так же, как Евклид строил геометрию: от аксиом. В зависимости от того, какая аксиома будет выбрана первой, результат этих умопостроений можно будет отнести или к категории «материализм», или к категории «идеализм». Мне они кажутся изначально неживыми; предоставим же мёртвым хоронить своих мертвецов, а сами обратимся к единственно возможной отправной точке для наших рассуждений: факту нашего бытия, восприятия действительности и приспособления (адаптации) к ней. Чтобы не тратить много времени на объяснения, укажу, что разницу между действительностью и реальностью я обсуждал тут, а формулировку «percipimus ergo sum», как и причины несогласия с материализмом, идеализмом и солипсизмом, — тут.
Percipimus ergo sum. Осознайте, почувствуйте себя в тот момент, когда вы читаете эту колонку. Ваш внутренний мир чрезвычайно сложен, вы пребываете в высокотехнологичной среде, которая вызвала бы информационный шок даже у ваших прапрадедушек и прапрабабушек. И, как ни странно, это состояние, специфика вашего восприятия и познания вашей среды, уходит своими корнями в простейшие механизмы химической ориентации, которые развивали наши одноклеточные предки более миллиарда лет тому назад.
Откуда взялось то, что мы сейчас воспринимаем? Никакие аргументы не позволяют логически опровергнуть и то, что этот мир нам лишь мнится (версия солипсизма), и то, что этот мир специально сделан кем-то какое-то время назад (целый спектр версий — от новомодных сейчас представлений о внешней причине Большого взрыва, согласно которым мир сотворён сколько-то миллиардов лет назад, до ортодоксального толкования Ветхого Завета, отводящих миру шесть с хвостиком тысяч лет, и даже до аргумента Госсе в версии Рассела, согласно которому мир во всей сложности и даже с нашими воспоминаниями о якобы существовавшем прошлом создан минуту назад). Увы, нельзя доказать ни существование, ни отсутствие реальности вне нашего взаимодействия с ней. Мы не можем установить истинную картину мироздания на основании логических доказательств.
Я из этого делаю вывод, что нам надо выбирать ту версию, которой нам будет удобнее пользоваться.
Конечно, бывают социальные ситуации, в которых за сомнение в версии сторонников какой-то партии или какого-нибудь пророка можно угодить то ли в камеру, то ли на костёр. В таких случаях для большинства людей самым удобным мировоззрением окажется предписанное сверху: оно менее всего мешает спокойно жить. А сейчас представим себе, пусть иллюзорную, ситуацию свободы выбора...
Мне ясен ответ. Действительность — это что-то внешнее, с чем мы взаимодействуем, что мы воспринимаем и к чему приспосабливаемся. Приняв это, мы будем приспосабливаться наиболее эффективно. И как только мы соглашаемся с этим, становится ясно, что процессы в нашей психике выросли из процессов в психике других животных, наших предков. То, что мы можем наблюдать, является результатом эволюции — не обязательно линейной. Вначале этот процесс шёл чрезвычайно медленно, а потом начал постепенно ускоряться; временами он, наверное, останавливался и даже оборачивался вспять. В нем были и свои революции. Не рискну давать их более-менее полный перечень, но предположу, что способность к рефлексии (взгляду на себя со стороны) и использование языка для описания действительности были серьёзными фазовыми переходами в нашей истории.
Всякая ли картина действительности, всякая ли познавательная модель органично совмещается с такой историей? Сомневаюсь. Зато ей соответствует понимание, что наше восприятие и познание действительности — часть нашего приспособления к ней. Мы приходим к тому, с чего начали. Сделав начальный выбор, мы попадаем во внутренне непротиворечивую картину действительности, все детали которой подтверждают этот выбор.
А что было бы, если бы мы сделали какой-то иной первый шаг? Мы попали бы в другую картину, и не факт, что она оказалась бы столь же непротиворечивой. Но перед тем, как мы внимательнее рассмотрим альтернативы, подчеркну, что наш выбор (онтологический адаптационизм) оказался очень удобным. Он начинается с по-настоящему первичного факта нашего бытия и восприятия. Он открывает картину действительности, которую, в целях нашей адаптации, можно развивать и конкретизировать. Один из способов такой адаптации называется наукой. Он реализуется вполне закономерно, не то что первичный выбор, относящийся к философии.
Когда мы находимся внутри научной картины мира (понятно, что я говорю только о естественных науках и математике; все прочие умопостроения проходят по иному ведомству), мы можем делать вполне логичные умозаключения, находить и следствия, и основания неких фактов и посылок. Но можем ли мы доказать научными методами существование той действительности, которую изучаем? После работ Дэвида Юма на это не приходится надеяться. А можно ли доказать, что наши представления о том, что мы изучаем, верны? Увы, после Карла Поппера не приходится надеяться даже на это.
Из сказанного вытекает, что научный механизм познания не имеет под собой надёжной основы. На одной лекции я объяснял это с помощью приведённого слайда. Казанский собор устойчиво стоит на надёжном фундаменте, надёжно опираясь на землю раскинутыми в стороны колоннадами. Галлюцинация Дали балансирует на хилых паучьих ножках. Храм науки, увы, висит и вовсе без опоры, словно барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из трясины за волосы. Что замечательно, это нисколько не лишает науку её адаптивного потенциала!
