Думаю, никто из вас не потерпел бы подобных слов. Но с русскими вам все понятно: это враги и захватчики. А как ведут себя с нами люди из федерального правительства? Как те же захватчики. И они еще смеют обвинять нас в отсутствии патриотизма! Так вот, пытаться переселить меня в Новый Коллетон — все равно что пытаться отправить меня в Россию. Я не знаю никакого Нового Коллетона.
— Что нам делать, Люк? — выкрикнул кто-то.
— Люк, подскажи, как нам быть? — подхватили другие голоса.
— Я не уверен, — ответил брат, — но у меня есть несколько предложений. Не могу сказать, осуществимы ли они, но можно попробовать. Давайте завтра подадим петицию с требованием отставки всех избранных чиновников нашего округа. Выкинем этих жадных мерзавцев с их тепленьких местечек. Затем издадим закон, запрещающий на территории округа любое федеральное строительство. Конечно, федералы противопоставят нам всю силу законов о штате и земле. Если они станут упорствовать, предлагаю округу Коллетон издать Билль об отделении от штата Южная Каролина. Если вспомнить историю, в Южной Каролине лучше, чем где-либо, должны понимать необходимость отделения. Возьмем судьбу в свои руки и провозгласим, что в округе Коллетон производство плутония запрещено на веки вечные. Если понадобится, объявим Коллетон суверенным государством. Дадим федеральному правительству тридцать дней на свертывание «Коллетонского речного проекта» и всего, что с ним связано. Если чужаки будут стучаться в ваши двери — встречайте их словами из Декларации независимости: «В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье». Если они не захотят вас слушать, тогда… мы объявим им войну. Наши силы неравны, и нас достаточно скоро разобьют. Но зато мы будем покидать свои дома с честью. Память о нашем мужестве сохранится и через сто лет. Мы покажем им мощь коллетонского «нет». Если агенты федерального правительства по-прежнему будут приходить и заниматься вашим насильственным переселением, я говорю вам, своим друзьям и соседям, которых знаю всю свою жизнь: сражайтесь с ними. Сражайтесь! Наденьте зеленую нарукавную повязку и покажите, что вы — один из нас. Это будет отличительным знаком нашего неповиновения. Вежливо предложите им покинуть ваш дом. Если откажутся, наставьте на них оружие и снова попросите уйти. Если они и тогда не подчинятся, сделайте предупредительный выстрел. Я где-то читал, что понятие об общем праве впервые появилось в Англии. Там даже король не смел переступить порог беднейшего крестьянина без разрешения хозяина. Я говорю вам всем: король не смеет переступать порога наших жилищ. Мы этого сукина сына не звали.
Шериф Лукас подошел к моему брату и защелкнул наручник у него на запястье. Потом шериф и два его помощника, грубо толкая, погнали Люка к выходу. Собрание закончилось, и никто из сотен присутствующих вслух не выразил протеста. Возможно, кто-то и был взбешен происшедшим, но внешних выплесков не было.
На Люка завели дело. У брата взяли отпечатки пальцев. Его обвинили в террористических угрозах в адрес федеральных властей и властей штата. Помимо этого, в подстрекательстве к отделению округа от штата Южная Каролина. Люк заявил, что более не подчиняется ни федеральным законам, ни законам штата и в возникшем конфликте между округом Коллетон и Соединенными Штатами считает себя военнопленным. Он назвал свое имя, звание, личный номер и, сославшись на положения Женевской конвенции по обращению с военнопленными, отказался отвечать на все прочие вопросы.
Через день в газете «Чарлстон ньюс энд курир» появилась ироничная статья о том, как шериф Коллетона впервые за более чем сто лет, прошедших со времен Гражданской войны, разогнал собрание сепаратистов. В магазинах на улице Приливов никто не раздавал петиции об отставке правительственных чиновников. Никто не ходил с зелеными нарукавными повязками, демонстрируя свое несогласие с «Коллетонским речным проектом». Всего один человек принял слова Люка всерьез, и теперь он находился в тюремной камере с видом на реку.
Война, объявленная Люком, началась.
Мать попросила меня пойти вместе с ней к Люку. Я нехотя согласился. Брат уже целые сутки находился под арестом. Мать держала меня под руку. Мы шагали по притихшему городу. Свет, льющийся из окон домов, казался мне тусклым и безжизненным. Старинные особняки, которые я всегда считал вечными, вдруг превратились во что-то хрупкое и эфемерное вроде любовного послания, написанного на снегу. Под уличным фонарем стоял бульдозер — молчаливое напоминание о скорой участи Коллетона. Застывший механизм чем-то напоминал насекомое или самурая. К его блестящему щиту прилипли комья земли — кровь моего родного города. Мы шли молча. Мне казалось, что я разматываю тонкое полотно истории своей семьи. Недавний дождь освежил воздух, наполнив его дурманящими ароматами растений. Темнели длинные ветки вольнолюбивых глициний, сильно пахли розы на своих клумбах-медальонах. Что ожидает эти сады? У меня сердце сжималось от чувства невосполнимой утраты. Я страдал оттого, что не могу сказать матери ни одного доброго слова. Будь я в достаточной степени мужчиной, я бы обнял мать и заверил ее, что понимаю все ее поступки. Но если вы имеете дело с Томом Винго, знайте, что этот парень всегда найдет способ выкинуть какой-нибудь дешевый трюк и вырубить на корню любые прекрасные качества, которые могут быть присущи взрослому мужчине. Моя зрелость была такой же фальшивкой, как сверкающие стволы пушек нашего округа. Мы капитулировали, не сделав из них ни одного выстрела.
У входа в тюрьму мать стиснула мне руку.
— Том, прошу тебя, поддержи меня. Понимаю, ты обижен, но я боюсь за Люка. Я-то его характер изучила лучше, чем кто-либо. Он всю жизнь искал себе дело, ради которого можно умереть. И теперь он думает, что нашел его. Мне страшно, Том. Если мы не остановим Люка, мы его потеряем.
Из зарешеченного окна камеры брата лился лунный свет, разделяя пол на восемь почти ровных квадратов. Дверь тоже имела решетки. Шериф проводил нас и удалился. Люк стоял к нам спиной, глядя на реку. Лунное сияние обрамляло его волосы, шею и плечи. Равные промежутки света и теней на его спине напоминали фортепианные клавиши. Я смотрел на мускулы брата и думал, что вряд ли существует более прекрасное мужское тело. Мышцы Люка не были набрякшими шарами; они располагались равномерно и симметрично. От брата веяло холодной решимостью. Его ярость буквально ощущалась в воздухе, а напряженные плечи подтверждали это наглядно. Он слышал, что мы пришли, но не повернулся, чтобы поприветствовать нас.
— Здравствуй, Люк, — неуверенно начала мать.
— Привет, мама, — ответил он, не спуская глаз со сверкающей реки.
— Чувствую, ты до сих пор сильно злишься на меня, — попыталась разрядить тягостную обстановку мать.
— Да, мама, — согласился Люк. — Сколько времени ты уже знала о планах федералов? Когда Ньюбери поделился с тобой этим чертовым проектом? Когда вы оба задумали отобрать у отца единственную ценность?
— Я заработала право на Мелроуз, — возразила мать. — Этот кусок земли оплачен моей кровью.
— Ты беззастенчиво украла его, — отрезал Люк. — И не жди, что твои дети будут тебя за это любить.
— Глупо бороться со временем, Люк. Мелроуз и все прочие острова — в прошлом. Коллетон тоже в прошлом. Нам всем нужно смотреть в будущее.
— Как? — спросил Люк, обращаясь не к матери, а к реке. — Как, если тебе не на что оглянуться? Человеку необходимо место, откуда он вышел. А у нас там — ничего, кроме знака с надписью «Не приближаться!».
— Интересно, кто тебе придумал вчерашнюю речь? — поинтересовалась мать.
— Никто. Я ее сам написал. Так думаю только я один.
— Слава богу, у других хватает здравого смысла. Но все-таки кто-то помогал тебе? Кто? Ответь, не бойся.
— Ты меня всю жизнь считала дураком, а я этого не понимал. Ты сумела меня убедить в моей недалекости. Я ощущал себя тупым и в школе, и когда был рядом с Томом и Саванной. Теперь-то я осознаю, что совсем не глуп. Я вижу мир не так, как большинство людей. У меня другой угол зрения. Я не могу
