— Господин капитан-лейтенант, — обращается ко мне Хэнзель, — там, рядом с берегом, стоит рыбацкий катер…
Он умолкает. Но мы понимаем в этой чрезвычайной ситуации друг друга с полуслова. Если все кончится неудачей, то мы могли бы на этом катере дойти до Нарвика, подумал я, и отдаю вниз приказание:
— Пулеметы, пистолеты и ручные гранаты приготовить!
Взгляд на крейсер: продолжает спать.
Наблюдатель левого борта:
— Господин капитан-лейтенант, это — рыболовное судно.
Я снова смотрю на силуэт. Верно, он прав. Это вооруженное рыболовное судно. Оно остановилось как раз перед входом в нашу бухту.
Итак, мы в положении мыши в мышеловке. Беспомощные. Без единой торпеды. Лакомая добыча сразу для двух вражеских кораблей, каждый из которых гораздо сильнее нас, пока мы над водой.
Голос старшего штурмана:
— Лодка пошла назад!
В тот же момент мы замечаем это все. Скребущий звук, лодка скользит назад, нос опускается и мы — на ровном киле…
Свободны! Слава богу, мы свободны!
— Всем вниз! — командую я. — За исключением верхней вахты! Восстановить дифферентовку!
Мы следуем к темному силуэту судна, которое блокирует выход из бухты. Непосредственно перед ним мы погружаемся. Когда он вникает в суть происходящего, уже поздно: мы отходим полным ходом. Позади нас грохочут бесполезные теперь взрывы глубинных бомб.
Когда я спускаюсь из боевой рубки в центральный пост, то слышу чей-то голос:
— Поистине, это была партия игры не на жизнь, а на смерть.
И я думаю: «Поистине, если бы мне время позволяло, я бы тоже испугался».
Шестьдесят шесть тысяч тонн
Два часа ночи. Я лежу на своей койке в беспокойном полусне.
Из радиорубки напротив доносятся сигналы морзянки. От моей каюты радиорубка отделена только зеленой занавеской.
Радист Штейнхаген докладывает:
— Господин капитан-лейтенант, радиограмма на все лодки: «В центральной части Северного моря немецкий самолет совершил вынужденную посадку. Координаты…»
Я вскакиваю с койки, хватаю фуражку и вхожу в центральный пост. Бросаю взгляд на карту: указанное место находится впереди по курсу рядом с нашим маршрутом.
Я поднимаюсь на мостик. Верхняя вахта мерзнет на холодном, пронизывающем ветру. Я даю короткое указание: «Быть внимательными. Искать пилотов самолета, совершившего вынужденную посадку».
Затем снова спускаюсь в центральный пост, прокладываю новый курс и приказываю разбудить меня в семь часов утра, конечно, если что-либо не случится раньше.
Утром в семь часов Рот включает свет в моей выгородке и сообщает:
— Семь часов, господин капитан-лейтенант.
Когда я поднимаюсь на мостик, над водой узкими полосами висит утренний туман. Ничего не обнаружено, ничего нового.
Досадно. Мы уже проходим указанную позицию. В тумане экипаж самолета можно было и не заметить, и тогда они рискуют остаться без помощи.
Поглощенный этими мыслями, я спускаюсь в кают-компанию. Фарендорф уже сидит за столом и завтракает.
Утреннее приветствие. Мы сидим напротив друг друга, вплотную со шкафом и койками.
Фарендорф о чем-то рассказывает. Я слышу его голос, не вникая в содержание. Мои мысли вертятся вокруг летчиков, которые где-то плавают и ждут помощи. Мы должны спасти их… мы должны…
Внезапно очевидная мысль озаряет сознание. Я вскакиваю и устремляюсь в центральный пост. Снова склоняюсь над картой: все верно! И следует команда:
— На мостик: лево на борт! Курс двести сорок пять градусов!
Я возвращаюсь к столу. Теперь Фарендорф молчит. Он лишь посматривает на меня со стороны. Затем встает и отправляется на мостик. Начинается его смена. Я жую свой хлеб в одиночестве.
Через короткое время доклад с мостика:
— Командиру: впереди по курсу сигнальная ракета.
Я поднимаюсь на мостик. Фарендорф показывает направление в тумане:
— Вот там… Белая сигнальная ракета.
Мы меняем курс и направляемся в указанном направлении. В тумане появляется неясное темное пятно, его очертания постепенно приобретают резкость. Скоро становится ясным, что это — резиновая надувная лодка с людьми на борту. На ней три человека. Это летчики.
Несколько человек из моего экипажа поднимаются наверх и выходят на носовую палубу, чтобы принять летчиков. Люди радостно возбуждены, как никогда еще при наших случайных встречах с соотечественниками в море.
— Ну что, молодежь, — обращается к летчикам боцман густым басом, — рады встрече!?
Ему отвечает радостный рев. На лодке двое мужчин отчаянно жестикулируют, срывают с себя летные капюшоны и крутят ими в воздухе. Третий продолжает сидеть. Но все трое непрерывно кричат. От радости они даже не реагируют на поданные им бросательные концы.
Мы подходим вплотную. Дюжина протянутых рук помогает им подняться на борт нашей лодки. Первым переходит раненый.
— Где Ваша машина? — спрашиваю я.
— Машины больше нет, — отвечает один от летчиков, фельдфебель, показывая пальцем вниз.
— Кого-то с вами нет?
— Да, командира.
— Где он?
— Погиб.
Оставаться здесь больше нельзя. Сигнальная ракета, которую выпустили летчики, могла привлечь еще чье-либо внимание.
— Обе машины, полный вперед! — командую я.
Раненого летчика осторожно спускают в рубочный люк. Он — совсем юный паренек, выглядит очень бледным и измученным.
Оставшиеся двое представляются. Фельдфебель Кларе и старший фельдфебель Липперт. У обоих чисто саксонское наречие. Я отсылаю их в лодку и через несколько минут следую за ними сам.
Внизу царит дикий кавардак. Сначала раненого укладывают на койке старшего инженер-механика и впятером освобождают его от верхней одежды. Затем обоих здоровых усаживают на койку, одного возле другого, и плотно окружают их кольцом, беспрестанно задавая вопросы, наперебой предлагая чай, шоколад, сигареты…
Я не верю своим ушам, когда слышу, как Вальц, наш кок, говорит: «Приготовить Вам глазунью, господин старший фельдфебель?» Ведь обычно он сидит на своих яйцах, как клушка на гнезде, и посылает подальше каждого, кто решится выразить просьбу приготовить яичницу.
Когда я подхожу к ним, раненый делает попытку встать. Жестом руки я останавливаю его. Затем осматриваю его раны. У него огнестрельные ранения в плечо и икру ноги. Раны чистые, без осложнений.
Чтобы отвлечь его, пока я обрабатываю и перевязываю раны, я прошу его рассказать их
