общественной деятельницы. Он сам предложил нарисовать портрет ее племянника с супругой. В процессе подготовки к преступлению Звонцов пригласил Эриха и Марту Флейшхауэр для позирования в мастерскую, расположенную в особняке Флейшхауэр; готовясь скрыться с места преступления, преступник заранее забрал свои вещи из особняка меценатки, для совершения поджога им был приобретен бидон керосина. Данный бидон оставлен преступником на месте преступления и в дальнейшем был опознан торговцем из москательной лавки. Служащий веймарского железнодорожного вокзала сообщил в полицию о продаже в ту ночь билета на берлинский поезд какому-то господину с иностранными акцентом и фамилией, который волновался и спешил.
Госпожа Флейшхауэр в связи с трагической гибелью племянника и его супруги раскрыла настоящее имя живописца, известного художественной общественности под псевдонимом „КД“, в реальном существовании которого некоторые ценители искусства даже сомневались. Погибший Эрих Флейшхауэр и был тем самым молодым гением, который при жизни, чтобы избежать ненужной славы, скрывал свое дарование и талант под скромным псевдонимом.
Только теперь стало ясным, что Звонцов совершил ряд указанных преступлений из патологического чувства зависти к талантливому живописцу. Чтобы подозрение пало на другого человека, он подписал портреты убитых роттенбуржцев инициалами „КД“. Только теперь мы можем по-настоящему осознать, какие страдания испытывала благородная стойкая женщина, выслушивая страшные обвинения в совершении убийства роттенбургских горожан поддерживаемым ею молодым талантом — художником „КД“.»
Сразу за статьей крупным курсивом было выделено объявление имперского полицейского ведомства о назначенном вознаграждении в 1 000 000 рейхсмарок тому, кто располагает какими-либо сведениями о местонахождении особо опасного уголовного преступника российского подданного Вячеслава Меркурьевича Звонцова. Чуть не лишившийся чувств при чтении равносильной смертному приговору статьи, Вячеслав Меркурьевич предположил задним умом, что мастерская и портрет чудным образом остались невредимы из-за иконы, которую он там бросил. Это совпадение мгновенно привело его в бешенство, впрочем, теперь было бессмысленно давать волю чувствам. Звонцов попытался взять себя в руки, срочно решить, как себя вести в сложившейся катастрофической ситуации, но мысли его перескакивали с одной на другую — панический страх и отчаяние, нарастая, все более овладевали его существом. «Нужно немедленно разыскать разносчика газет, взять у него оставшиеся номера и уничтожить! Здесь все и вся против меня — вдруг кто-нибудь из пассажиров тоже прочитал статью, вдруг меня сочтут подозрительным?! Хотя бы те же немцы из ресторана — как они на меня смотрели! Эта антропософка отомстила Эриху, Марте и сторожу за то, что я все узнал!!! Это сделано для того, чтобы быстрее найти меня, а главное. Копье. Непременно найти газетчика, он не успел еще все распродать…» Звонцов выскочил из купе и побежал опять в направлении ресторана, решив почему-то, что разносчик, пройдя весь состав, вернется назад и как раз попадется ему навстречу. Уже в соседнем вагоне в соответствии с логикой своего шокового состояния скульптор встретил того, кто ему был нужен, с пухлой пачкой прессы в руках, и, перегородив ему дорогу, заявил по-немецки, что берет весь его товар, причем, не спрашивая о цене, протянул разносчику несколько крупных кредиток. Тот всем своим видом показал, будто был заранее готов к такому предложению, и на чистом русском произнес:
— Всегда к вашим услугам, сударь! Угодно взять все — пожалуйста, берите!
Пока Звонцов, предполагавший, что имеет дело с немцем, стоял раскрыв рот, торговец сунул щедрому «сударю» газеты, забрав взамен предложенные деньги, и исчез, только его и видели. Дрожа от нетерпения, Вячеслав Меркурьевич заперся у себя в купе, рывком открыл окно и хотел уже было пустить по ветру ненавистные свидетельства его преступления, но в самый последний момент заметил вдруг, что держит в руках не что иное, как кипу номеров «Нового времени», остро пахнущих краской, словно их доставили в этот желез-подорожный вагон прямо из петербургской типографии. «Не может быть! Фантом какой-то! Ще же берлинские газеты?!» Ваятель в недоумении стал перебирать пачку в поисках хотя бы одного немецкого «ежедневника». Звонцов нервно перелистнул несколько страниц и даже вжал голову в плечи как от боксерского удара, увидев на одной из них свой фотопортрет и прочитав саркастически- многозначительное название публикации «Экзерсисы в бронзе, или Любовь к отеческим гробам». Столичный публицист писал: «В последние годы искушенный ценитель петербургской старины, совершая романтические прогулки в тени вековых лип и кленов по тихим дорожкам наших исторических кладбищ мимо родовых склепов российской знати, посещая родные могилы в дни общего поминовения усопших или в памятные даты, все чаще замечает печальные утраты замечательных надгробий, не говоря уже о постыдном запустении и неухоженности некоторых славных захоронений. Что говорить: атеистический цинизм и еще не окончательно оставившая некоторые темные души зараза революционной смуты пятого года самым безобразным образом сказываются на состоянии почтенных столичных некрополей. Так. в особенности пострадало в наше далекое от спокойствия время одно из старейших столичных кладбищ, известное, по крайней мере, со времен Государыни Анны Иоанновны, — Смоленское. Буквально за пару последних лет исчезли скульптурные детали многих надгробий конца XVIII века и, в особенности, эпохи александровского ампира, преимущественно отлитые из металла изображения плакальщиц, урны и даже бронзовые кресты, венчавшие памятники. Попытки квартальных надзирателей изловить осквернителей могил раз от раза не давали результатов, так что со временем осталось только констатировать очередные факты этого вандализма». Звонцов в нетерпении вытер вспотевший лоб: «Да сколько же он еще будет рассусоливать с этим лирическим вступлением — ближе к сути, бумажная душа!» — и продолжил чтение.
«Совсем недавно некий почтенный содержатель частной художественной галереи, сам занимающийся ваянием, обратился в полицию со скандальным заявлением. Часть собственной мастерской он сдавал малоизвестному молодому скульптору Звонцову. После того как Звонцов неожиданно исчез из Петербурга, хозяин был вынужден открыть это помещение, и каково же было его удивление, когда литейная оказалась наполненной множеством металлических обломков скульптуры разной формы и размера, готовых к переплавке, в которых владелец галереи господин Кричевский опознал разрозненные детали известных ему похищенных со Смоленского кладбища надгробий. Таким образом, кладбищенским вандалом оказался пользовавшийся его полным доверием выпускник скульптурного класса Академии художеств и, увы, дворянин Вячеслав Меркурьевич Звонцов, который, впрочем, накануне прошедшего Рождества, как выяснилось, уже был арестован в качестве подозреваемого по делу об убийстве и освобожден при весьма странных обстоятельствах».
Скульптор, уже совершенно осознавший, что положение все равно хуже некуда, едва ли не с мазохистским наслаждением, заставил себя вытерпеть до конца: «Появление подобных „образованных“ вандалов в нашем Отечестве — симптом страшной духовной беды. Эта беда — падение нравов даже среди представителей высших сословий общества, забывших о своем долге являть пример высокой христианской нравственности, чести и достоинства всему русскому народу и другим народам, вверившим судьбы свои мудрому Православному Самодержцу. Грустно писать о таком вопиющем явлении, имеющем место, к сожалению, даже в столице Империи. Надеемся, что полицейское ведомство примет все меры к разысканию скульптора-варвара и он понесет самое строгое наказание за посягательство на священные основы общественной морали. А самому преступнику, который, что вполне вероятно, тоже читает сейчас эту статью, хотелось бы привести в назидание строки, написанные несколько лет назад благочестивым автором путеводителя по тому же Смоленскому кладбищу: „Пора бы, кажется, знать православному русскому народу, что кладбище — это нива Божия, с которой в день Страшного суда Господня Ангелы Божии соберут жатву; пора бы знать, сколь тяжкий грех — тревожить и возмущать покой усопших; пора бы знать, что кладбища — место молитвы и сокрушения о грехах своих, место размышления о тленности и суетности всего земного“.
Г-н Кричевский, истинный патриот-петербуржец, вспомнивший незабвенные строки нашего гения о „любви к отеческим гробам“, будучи представителем той части российской творческой интеллигенции, которой небезразлична судьба материальных свидетельств величия русской культуры, оказал неоценимую услугу по части возрождения пострадавших некрополей. Благотворитель-созидатель, эстет, знаток и ценитель прекрасного, а главное — исключительно талантливый скульптор-стилизатор, господин
