type='note'>[137] за усердие:
— Вы бы так же лихо с иконой управились, дорогуша, не было б вам цены. Кстати, уже, наверное, за нее принялись?
Скульптор, как всегда, поспешил соврать:
— Ну разумеется! Доску залевкасил, прорись сделал и теперь…
— Теперь выкиньте все это к чертовой матери, — спокойно, сложив на груди руки, распорядился купец.
Звонцов взопрел:
— Ну знаете!
— Не волнуйтесь так, — заказчик уже держал перед ним большой прямоугольный сверток. — вот вам доска. Николу напишете именно на ней, а не на чем попало! Мне ее монахи привезли специально для этой цели.
— Как вам будет угодно.
Звонцов пожал плечами, подумав: «Мне-то что за дело? Пусть Арсений разбирается».
Авантюра набирала обороты. Сеанс следовал за сеансом. Арсений не подводил, а Сержик пунктуально приезжал за холстами, больше не выказывая недовольства ролью посыльного. Богатый воздыхатель периодически телефонировал Ксении:
— Представляете, сегодня никак не мог заснуть: почему-то вспомнилась юность, былые мечты, надежды, да еще белая ночь за окном. Бродил по дому — хоть бы одна родственная душа в этом пустом склепе! Выпил… Не подумайте дурного — снотворные порошки выпил — не помогает, рвется душа наружу. Вдруг стихи вспомнились:
Я ведь раньше преклонялся перед Фофановым, и не только из моды (в девяностые годы кто не читал Фофанова), но думал, все забыто, а оказывается, в памяти отпечаталось! Знаете, как там дальше:
Вот вспомнил и — не поверите! — только после этого уснул. Мне кажется, это вы заново пробуждаете меня к юности!
«Да. Совсем, совсем одинокий, неприкаянный человек!» — поражалась легковерная балерина, не подозревая, какая сеть плетется вокруг нее.
XVI
Ксения только что освободилась после дневной репетиции. Такова участь балерины — тяжелейший труд, перемежающийся редкими часами отдыха, да и выбор отдыха зачастую остается не за самой артисткой.
Теперь же она пребывала в неопределенности: как распорядиться неожиданно появившимся свободным временем?
Однако замешательство прошло, как только Ксения услышала где-то в отдалении явственные звуки скрипки. Вероятно, они доносились из зала — играли что-то знакомое. Балерина, не переодевшись, прошла лабиринтом переходов к сцене. В щель между занавесом и кулисой виднелся неяркий огонь свечи, именно там, в оркестровой яме, музицировал одинокий скрипач. Ксения отодвинула край тяжелого занавеса и, не задумываясь, как бы повинуясь проникновенной мелодии, вышла к свету, еще не видя маэстро:
— Здравствуйте! А я вдруг услышала скрипку и не смогла удержаться, так захотелось узнать, кто здесь священнодействует в совершенном одиночестве. Вы так самозабвенно играли, я не помешала?
Навстречу балерине поднялся высокий мужчина, положил инструмент на стул перед пюпитром, рядом с горящим трехсвечником. Это был не кто иной, как князь Дольской. Князь в шутку смутился и несколько ссутулился, изображая растерянность вчерашнего выпускника консерватории, которого застали в момент творческого уединения.
— Очень рад познакомиться с вами, мадемуазель Светозарова. Вы меня не знаете, конечно, — я в оркестре всего несколько дней служу, но давно уже поклонник вашего творчества. До сих пор созерцал вас с галерки, в бинокль, а теперь вот вижу совсем близко. Ваш последний спектакль перед гастролями меня так поразил — это незабываемо, — по-детски улыбнувшись, приглашая поучаствовать в необычной игре, подмигнул князь. — Значит, вы тоже пришли репетировать?
Ксения и вправду несколько смутилась, но при этом была приятно удивлена — откуда здесь оказался князь, кто его сюда пустил? И, с невозмутимым видом охотно вступив в игру, произнесла ему в тон:
— Да вот — не удержалась, как видите. А вы отчего решили, что я намерена сейчас репетировать?
— Не знаю — вы в пачке, ну я и подумал… Разве не так? Я вот тоже упражнялся, увлекся. Даже не представляю, который сейчас час.
Ксения сказала, что уже поздно, но это неважно, а наоборот — очень кстати, что он задержался, и попросила, если его не затруднит, аккомпанировать ей во время занятия. Было интересно вызвать Дольского на импровизацию.
— С удовольствием, мадемуазель Светозарова! — Было заметно, что «новый» скрипач даже не ожидал такого предложения и не смог скрыть улыбку. Они поспешили в репетиционный зал. Дорогой музыкант говорил о своих впечатлениях:
— А я всегда поражался вашим рукам, они у вас такие…
— Только не о руках! Не нужно — я вам не позволяю, — мягко предупредила балерина. Она продолжала вести себя так, будто они раньше не были знакомы.
— Но как же? — князь удивился, растерянно заморгав. — Я не могу не восхищаться, когда вижу красоту. Вы поразительно одухотворены! Мне даже сейчас, вблизи, кажется, что вы сотканы из воздуха и не ступаете по земле. Как вам это удается?
— Очень просто. Я ведь из эфира, как Терпсихора, вот и порхаю, пола не касаюсь — вы же сами заметили. А питаюсь амброзией. По-моему, ничего удивительного, все как положено небожителям.
— Простите — я только хотел сказать, что не знаю, какую музыку вам хочется слышать… В общем, я другое хотел спросить, а получилось совсем не то — со мной такое бывает, это от волнения…
Балерина улыбнулась:
— Вы замечательный музыкант, и совсем не нужно так волноваться.
