— Да, — сказал я, — безусловно…
Карриган больше не проявлял к Губинеру никакого интереса, а когда явился полисмен и позвал его, мне даже показалось, что инспектор был этому рад.
Мы с Губинером остались с глазу на глаз. Наступило неловкое молчание. Наконец он заговорил. Тихо, горестно, будто продолжал давно начатый невеселый рассказ:
— Я понимаю: вам, конечно, не о чем со мной говорить. Да и о чем можно говорить с торгашом, человеком чистого бизнеса, готовым на все ради процветания своего жалкого балагана… Да, да, не спорьте! Я же вижу, я все вижу и все прекрасно понимаю. Может быть, именно в этом моя трагедия. Но, прежде чем вы уйдете отсюда, я хочу, чтобы вы знали: я такой же художник, как и вы! Да, сэр, вы не ослышались! Я, Оскар Губинер, такой же художник, как и Генри Мак Алистер, как Чарли Чаплин, как Эдгар По! Я знаю, вы сочтете меня сумасшедшим или наглецом… А знаете ли вы, что между вашей и моей системой творчества почти нет никакой разницы? Знаете ли вы, как создаются мои куклы, как создаются сцены, в которых они принимают участие? Понимаете ли вы, что каждая кукла и каждая складка на ее одежде — это плод подлинных творческих мук художника, перед которым стоит труднейшая задача: изобразить в статике, в застывших позах и выражениях образы людей, и жизнь, и смерть, и движение. Вы скажете: дешевые сюжеты, уголовщина, воздействие на людей с малоразвитым вкусом? Да! Иначе я погибну. Как и вы, как многие другие. Мне приходится идти на это, приходится! О, если бы я имел возможность изображать в своем музее то, что я хочу, то, что чувствую… Вы себе не представляете, как много могут рассказать куклы! Они ведь умеют говорить, как живые, как герои ваших книг, как актеры театра и кино. Но для этого нужны деньги, много денег… Помогите мне, Мак Алистер! Ведь вам это ничего не стоит. Несколько страниц за вашей подписью о моем музее, о таинственном преступлении, о куклах, способных убить человека, — что хотите! Но мне нужна сенсация, крупная сенсация, вы понимаете? Тогда у меня будут кредиты, новые куклы, тогда я не только сохраню свой музей, но и создам нечто удивительное, невиданное…
Он говорил шепотом, а глаза его блестели от слез или от одержимости. Его речь поразила меня и очень взволновала. Я был уже готов заверить его, что исполню его просьбу, но тут возвратился Карриган и прервал нашу беседу.
— Простите, Губинер, — сказал он, — у нас еще уйма работы. А в нашем деле важно не упустить время.
— Да, да, Карриган, да, да! — засуетился хозяин, легко вскочив на ноги. — До свидания…
Он пожал мою руку и, не говоря ни слова, посмотрел мне прямо в глаза, как человеку, которому доверил важную тайну. Мне было неприятно, и я, кажется, слишком быстро повернулся к полицейскому инспектору и слишком поспешно — еще до того, как в дверях исчезла крутая спина мистера Губинера, — спросил:
— Что-нибудь новое?
Карриган плотно прикрыл за Губинером дверь кабинета. Он лукаво улыбался.
— Ничего особенного. Просто я хотел поделиться с вами некоторыми выводами, которые я сделал на основании нашей беседы с Губинером.
— Мне кажется, что он напрасно отнял у нас время.
— Нет, почему же? — Карриган вытащил свой блокнот и стал искать нужные ему страницы. — Это был необходимый разговор. Многое стало яснее… Вот! Например, теперь нам известно, что за последнее время дела музея шли из рук вон плохо. Губинер отказался назвать сумму недельной выручки, потому что она ничтожна. По корешкам проданных билетов, обнаруженных в урне в день убийства, известно, что денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Что касается баснословной ценности какого-то патента на новый аттракцион — все это выдумки… Про безделушку еще можно сказать, что она стоит «два-три доллара», но когда человек оценивает свое добро в «сто — двести тысяч долларов» и, забываясь, тут же начинает говорить о миллионных прибылях, то будьте уверены — он лжет!
— Но для чего же? — спросил я, пораженный выводами Карригана.
— Очень просто — чтобы запутать следствие… — Карриган уронил свой блокнот и некоторое время пыхтел, пытаясь достать его из-под стола. — Ведь Губинер извлек немалую пользу из этого убийства.
— Как? Вы полагаете, что он замешан…
— В убийстве? Ну нет! — улыбнулся Карриган. — Мало ли кто наживется на этой шумихе: фирма по изготовлению сейфов, торговец готовым платьем, зубной врач, газеты… — Он смущенно замолчал, осекся. — Простите, я, конечно, не имел в виду… Я говорю о Губинере. Дела его идут неважно, и он очень заинтересован, чтобы следствие затянулось. Вы понимаете: чем больше будут шуметь газеты о таинственном убийстве в Музее восковых фигур, тем лучше для Губинера. Это же великолепная реклама! Вот почему следует относиться весьма осторожно к его показаниям. А о том, что Губинер не прочь соврать ради своего бизнеса, говорят даже те бумаги, которые он вам оставил. Смотрите…
Карриган взял лист машинописного текста и, сильно нажимая, провел пальцем по бумаге. Строки смазались. На пальце остался след от черной краски.
— Видите? Отпечатано не позже вчерашнего дня. Вероятно, бедняга всю ночь просидел за пишущей машинкой. А ведь говорил, что нашел этот материал случайно, копаясь в старых бумагах… Итак, подведем итоги. — Полицейский инспектор стал делать какие-то отметки в своей книжке. — Как обычно, мы здесь встречаемся с двумя группами людей. Первая — это люди, заинтересованные в быстрейшем раскрытии преступления. Сюда мы внесем вдову Монтеро и… и, пожалуй, больше никого! Кроме нас, полиции, конечно. Ко второй группе отнесем всех тех, кто заинтересован в том, чтобы затянуть процесс. Сюда войдут: Губинер, фирмы Бартон и Кэртис, зубной врач и подозреваемые — зазывала из аттракциона «Электрический стул» и неизвестная женщина, купившая последний билет, вероятно, его сообщница. — Карриган поднял голову. — Как видите, мистер Мак Алистер, полиция всегда встречается с двумя противоположными силами. Одна старается нам помочь, но сама по себе малочисленна и очень слаба. Другая, самая значительная, всегда действует против нас, мешая нам работать. Но это неизбежно и даже естественно: бизнес есть бизнес, и каждый стремится использовать любую шумиху для рекламы своего товара.
Слова Карригана потрясли меня. Полицейский инспектор был прав: бизнес есть бизнес… Все продается, и все покупается. И даже убийство человека можно превратить в звонкую монету! Кому он был нужен, этот мексиканец, кроме жены и детей? За свою жизнь он вряд ли заработал столько, сколько принесет его смерть Губинеру. Да и не только Губинеру, а и какому-то владельцу магазина готового платья. Фабриканту сейфов. Мистеру Рэндольфу Грейтс-младшему. Мне… Да, и мне, черт возьми! Разве не я должен был превратить правду об этом убийстве в ходовой товар для газеты «Дейли Глоб»? И мы, все мы будем обязаны своим успехом какому-то гнусному убийце. Значит, мы его сообщники. И Карриган прав — нам верить нельзя!
Впервые я полностью осознал всю чудовищность затеи Рэнда с пресловутым новым курсом газеты «Дейли Глоб», всю чудовищность этой затеи и… всю ее нелепость!
«Ну хорошо, Рэнд!.. — сказал я про себя. — Так тебе нужна правда? Чистая правда? Ладно! Ты получишь ее. Это будет первосортный товар…»
Меня смущало лишь одно: неужели придется очернить личность убитого подозрениями о том, что он был связан с преступным миром?
— Скажите, Карриган, — спросил я инспектора, — какая могла быть уверенность у преступника, что Монтеро согласится участвовать в ограблении музея? Кто мог толкнуть на это человека, которого все характеризуют как честного?
— Очень просто — кукла.
— Нет, вы это… серьезно?
— Конечно. Я имею в виду его воскового двойника. Видите ли, в первые годы работы эта кукла гарантировала ему постоянный заработок. Но шло время — Монтеро старел, а кукла нет. И каждый день она ему напоминала, что его счастье кончается. Он не мог спокойно относиться к своему будущему. А в таком состоянии, сами понимаете, все возможно…
Я не скоро обрел дар слова.
— Постойте, Карриган. Ведь то, о чем вы говорите, ужасно! Это же страшная человеческая трагедия!
