свою Риасечку, которой я с радостью расскажу о всех своих подвигах, поскольку и впрямь, отбросив скромность, я возвращаюсь увенчанный лаврами». Дальше. «Дорогая, скажи себе, что разлука скоро закончится и что вскоре мы обретем огромную радость видеть друг друга. В ожидании этого чудесного мгновения прижимаю тебя к своей мужественной груди».
Она швырнула письмо в ящик стола, а за ним, даже не взглянув на нее, бросила фотографию. Немедленно позвонить ему в Брюссель, сказать что-нибудь приятное? Нет, это будет совершенно жутко сочетаться с приготовлениями. Лучше завтра послать ему телеграмму. Открыть другие письма? Очень уж их много. Она выдвинула ящик, достала фотографию, вгляделась. Бедненький, круглая головушка, так он доволен, что стоит рядом с настоящим дипломатом. Как ужасен этот чистый взгляд. Как ужасна уверенность, что его с нетерпением ждут. Она вновь сунула фотографию в ящик. Короче говоря, он вернется не раньше, чем через неделю. Значит, семь дней она может быть счастлива с Солем, а там посмотрим. В любом случае, не стоит сегодня об этом думать.
В ванной комнате она выдавила пасту на зубную щетку и принялась тщательно чистить зубы, потом остановилась и склонилась над расписанием. Через десять минут поезд прибудет в Бург. Отлично, время у нее есть. Вперед! Чистить старательно, пять минут как минимум. Внезапно она вырвала изо рта щетку. Ведь иногда поезда сходят с рельс, и раненые стонут, придавленные осями вагонов. Не удосужившись даже прополоскать рот, она обратилась к Всевышнему с овернским акцентом — из-за полного рта пасты.
— Гошподи, пушть жавтра хочь все поезда шходят ш рельлш, и пушчь будет хочь шотни жертв, но шегодня пушчь вше будет нормально, гю — жалуйшча, Боженька шамый любимый, — сказала она, чтобы его задобрить. — Промыв рот, она продолжала свою молитву, пристрастную, как, впрочем, все молитвы. — Сделай это для меня, Господи, — пропела она, стараясь вложить в голос максимум женской прелести. Ты знаешь, как я люблю Тебя. Пожалуйста, прошу, не лишай меня этого вечера. Господи, сохрани и спаси поезд, на котором едет мой друг, — стыдливо заключила она, это определение показалось ей более подходящим для обращения к Всевышнему. — Она встала, зажала нос, изображая голос пастора. — Братья и сестры, я иду в ванную, сопровождаемая моим юным бюстом, довольно-таки обширным. Но прежде, если вы не против, я еще раз взгляну на фото одного типа, буквально пять секунд, чтобы оно не теряло своей потрясающей новизны. Вот, прекрасно, не дольше. И теперь, чуть-чуть перечитать телеграмму, которую он отправил сегодня, чтобы сделать мне приятное. Ну-ка, посмотрим, о чем там говорится.
Она театральным жестом развернула зеленый листок. Чудесное слово в конце текста поразило ее, как громом. О, радость, о, слава, и херувимы поют на небесах под крыльями больших ангелов, играющих на арфах, о, чудесный человек! Он подписался просто «Ваш». «Ваш» и более ничего! Как это прекрасно! Вдруг она нахмурила брови. Не написано ли слово «ваш» по инерции, как английский банкир небрежно подписывает письмо «Your». Нет, нет и нет, он сделал это нарочно! Это слово он употребил во всей полноте значения, имея в виду, что он принадлежит ей, только ей, что он ее имущество, ее собственность.
— Ваш, — прошептала она и вздохнула изо всех сил. — А теперь в ванну, пусть течет горячая вода. Давай, поторапливайся, кретин, — сказала она крану.
На табуретку возле ванны она положила фотографию, телеграмму, расписание, маленького медведя в мексиканской шляпе и отцовские часы. И поскольку рядом не было никого, кто мог бы над ней посмеяться, она поцеловала телеграмму и расписание. А если это не нравится дорогим сестрам, тем хуже для них. Она попробовала воду, решила, что температура в самый раз, развязала орденскую ленту, выскользнула из платья-парусника, залезла в ванну, вытянулась во весь рост, удовлетворенно вздохнула, вынула из воды ногу, пошевелила пальчиками и начала фантазировать, что они — пять ее сыночков, которые возвращаются из школы. А ну, быстрей умываться, скомандовала она им, и пять сыночков нырнули в воду. Затем она сделала несколько гребков руками, чтобы представить, что она в море. Затем она ладонью похлопала по дну ванны, чтоб при этом образовались пузырьки, которые приятно щекотали ей ляжки. Затем она снова вынула ногу, пошевелила пальцами, приказала им вести себя поспокойней, быстренько помыться и, взявшись за руки, мчаться в школу.
— И чтоб мне хорошие оценки принесли, а то получите у меня!
Теперь — как следует намылиться. Или нет, можно немного поваляться, впереди еще целые часы ожидания. Она принялась легонько грести руками, как веслами, по зеленой поверхности воды, в которой дрожали солнечные блики, и решила, что эти волны красивы, как младшие сестрички морских волн, а мы с ним скоро поедем на море, конечно. Сменив тему, она рассказала, что на кране живут два миленьких голубеньких попугайчика, на том, что с холодной водой, потому что другой слишком горячий и может обжечь их нежные лапки. Фью-фью, малыши, с вами все в порядке, вы счастливы? Ох, я тоже, я так счастлива, если бы вы знали! Внезапно она стала серьезной и в честь приезда, который ожидался вечером, исполнила отрывок из Пасхальной кантаты, заменив — не без угрызений совести — божественное имя на имя любимого.
Потом она принялась за важную и трудную работу. Встав во весь рост, расставив ноги, попеременно то напевая, то насвистывая, время от времени взглядывая то на часы, то на расписание (оба были уже хорошенько обрызганы водой), она приступила к мытью, отважно намыливалась, сосредоточенно насупив брови, потом тщательно смывала пену, потом намыливалась еще раз и изо всех сил терла пятки пемзой. Обреченная на смерть, она так старалась, так тщательно трудилась, чтоб стать совершенной, как трудится искусный гончар над изделием, даже высунула от усердия кончик языка.
— Уф, утомительное дело быть влюбленной, — заключила она, обессиленно упав в мыльную воду.
Она подула на пемзу и отправила ее в свободное плавание по ванне, потом выдернула пробку и спустила воду, наполнила ванну чистой водой, добавив в нее для утешения ароматические соли. Да, пахнуть надо хорошо, пусть это и подражание католикам. Она вновь растянулась в ванне, такая душистая, и подумала, что она все же ужасная дура — зачем приняла ванну так рано. Когда он придет, на ее совершенстве будут следы губительного воздействия нескольких часов. Ладно, потом что-нибудь придумаем.
— Ваш.
Она закрыла глаза, чтобы лучше слышать самое прекрасное слово на земле, произнесла его с разными интонациями, насытилась этим занятием и приступила к созерцанию своей наготы, льстиво сглаженной обманчивой водой. Бубня какой-то невнятный речитатив, она взвесила в руках крепкие горячие груди, коснулась кончиков, вздохнула, добавила еще горячей воды, чтобы успокоиться, улыбнулась двум верным попугайчикам на кране, такие они душечки, так мило поднимают одну лапку за другой, делают гимнастику, чтобы размять пальчики. Она закрыла глаза, застыла и окунулась в грезы.
Пока его законная жена грезила в ванне, Адриан Дэм на вокзале в Базеле, облокотившись на раму окна в купе первого класса, наслаждался собственной значительностью. Зная, что за ним наблюдают простые смертные из пассажирского поезда на соседнем пути, он изображал важного начальника, беззаботного, привыкшего к шикарным путешествиям, принимал скучающий и искушенный вид, будто он знатный вельможа, эдакая помесь лорда Байрона и Талейрана.
Прозвучали четыре печальных удара колокола, обьявляющих об отъезде, железо заскрежетало, паровоз издал долгий крик разлуки, поезд вздрогнул, будто замешкался, качнулся, наконец состав тронулся с места и вскоре заспешил вперед, пыхтя от старания, словно огромный школьник, без устали повторяющий урок. Лишившись восхищенных зрителей, Адриан Дэм сел и принялся листать расписание. Следующая остановка предполагалась в Делемонте, в семнадцать пятьдесят. Превосходно. Потом Бьенн, Невшатель, потом Лозанна и в двадцать сорок пять — Женева. За десять минут такси доставит его в Колоньи. То есть в
