страдает.
Он поселился в Бостоне, в Bay Village — квартале наркоманов, гомосексуалистов, студентов и непризнанных художников.
Страждущих он лечил китайскими методами — прикосновением, травами и акупунктурой.
Лечение прикосновением состоит в том, чтобы извлечь память. Она сокрыта в человеческом теле, в мышечных тканях. Ее находят, прикасаясь к голове, позвоночнику и ступням. Если событие, некогда приговоренное к забвению, вытащить наружу, оно перестает мучить.
Невротичных американцев Сэмюэль избавлял от кошмаров детства. Терзаемый головными болями немец во время Второй мировой был капитаном подводной лодки. Лодка со всем экипажем затонула, капитану удалось спастись. Сэмюэль колебался, должен ли он лечить этого немца. В конце концов, решил, что должен, потому что немец потерял свою команду, а значит, тоже был человеком, который страдает.
В один из дней к Сэмюэлю К. пришел Адам С. и рассказал, что в нем живет брат, погибший в гетто. Спросил можно ли тут чем-то помочь.
Монах оторопел. Адам С. родился уже после смерти брата, память о войне жить в нем не могла. Искать в мышечных тканях было бессмысленно, и все же он уложил пациента на кушетку. Начал массировать позвоночник. Ничего не происходило. Повторил, что способен пробудить только некогда запрятанную память — но не договорил. Адам С. вдруг расплакался и раскричался. Только что они говорили по-английски, а сейчас Адам выкрикивал что-то на незнакомом языке, полном шипящих звуков.
Сэмюэль слушал, потрясенный. Все громче и отчетливей Адам С. звал кого-то детским, жалобным голосом. Потом злился. Потом испугался. Сомнений не было: в комнате появился кто-то третий. Он то утихал, то заходился криком, словно бьющийся, одичалый зверек.
Сэмюэль припомнил: на Тайване что-то говорили о людях, умерших внезапной или насильственной смертью. Они не знают, что умерли. Их душам не удалось оторваться от «земного мира». Китайский буддизм — религия простолюдинов, чьи верования полны духов. Тем, кто не может уйти, китайцы пытаются помочь. Указывают им дорогу.
Сэмюэль Кернер указал дорогу брату Адама С.
Сказал ему: «Иди к свету».
Он не понимал, почему так говорит, но чувствовал: сказать надо именно так.
Тот, кто был с ними, кто был только воздухом и страхом, вдруг пошел за словами.
И тогда Адам С. что-то сказал ему на своем шелестящем языке.
Тот остановился. Повернулся и поспешил в сторону Адама.
В комнате стало тихо.
— Что ты ему сказал? — спросил Сэмюэль.
— Я сказал ему: не уходи, — уже по-английски и своим голосом ответил Адам С.
— Значит, ты хочешь, чтобы он остался?
— Но ведь это мой брат… — прошептал Адам.
Восемь месяцев спустя машина размозжила Сэмюэлю обе ноги. Врачи сказали, что ходить он будет, но только через два года. Каждый день он ездил на интенсивные занятия и процедуры, а когда возвращался, я садилась на край кровати и мучила расспросами.
— Ты что-нибудь во всем этом понимаешь?
— Нет. И не пытаюсь. Китайцы говорят: уважай духов, но держись от них подальше. Я не вызывал брата Адама С. Я только вернул ему голос, сделал так, чтобы его услышали.
— Это как-то связано с Богом?
— Не знаю. С Богом иудаизма все запутанно и трудно. Буддистский Бог как-то попроще, не такой серьезный, и я о нем не беспокоюсь. Пусть он обо мне беспокоится. Мое дело — заботиться о страдающих людях, а не о страждущем Боге.
Сэмюэль начинал хрипеть, и разговор прерывался. В первый раз я подумала, это от простуды, но он объяснил, что у него опухоль. Половину ему уже вырезали, оказалась доброкачественной. Осталось вырезать вторую половину, в которой врачи не так уверены.
В изнеможении он тянулся к флейте. Я что-то говорила, он на флейте отвечал. Кедровый инструмент индейцев не знал жизнерадостных звуков, поэтому в комнатке становилось все грустней и все первозданней. В конце Сэмюэль заказывал для меня такси — одиноким женщинам не пристало ходить темными улицами Bay Village — и я возвращалась домой.
Поздно вечером звонил с Западного Побережья Адам С.
Рассказывал, как прошел день. Закончил реферат, принимал экзамены, сын в порядке, все в порядке, вот только опять проснулся в три часа ночи и до утра не спал.
Мужчины в его семье умирали молодыми, и все — от сердца. Это плохо. Это значит, что осталось ему от силы лет десять. А что потом?
— Ты не должен был его возвращать, — сказала я. Понимала, о ком он спрашивал: «Что потом?» — Шел бы себе к свету, где бы он ни был. А ты забыл бы…
— Я знаю, — согласился Адам С. — Но когда он вот так пошел…
Когда он уходил, я почувствовал…
Не знаю, как это по-польски…
Такую rachmones почувствовал…
Такую жалость…
Ой-ёй-ёй, какая rachmones, какая огромная, когда он уходил из этого мира…
Он просыпается в три — и не спит до утра. — Не спишь? — спрашивает жена и садится на кровати. — Знаю, знаю, — перебивает ее Адам С. — Я должен пойти…
— Он хочет тебе помочь, — начинает плакать жена.
— Во время последнего визита он попросил меня нарисовать стену гетто и арийскую сторону. Дал лист бумаги, ручку и говорит: «Нарисуй, я не понимаю, о чем ты».
— Ну а как он может понять? — удивляется жена Адама С., которая, как и их психиатр, родилась в Бруклине. — Объясни ему. В этом нет ничего плохого. Когда поймет, попробует тебе помочь.
— Постарайся уснуть, — отвечает Адам С., надевает спортивный костюм и выходит из дому.
Он бежит между темными, сонными садиками своих коллег.
В шесть утра открывают университетский спортивный клуб. Он идет в зал и упражняется на тренажерах.
Тренирует сердце.
Поседевший, он все больше похож на отца. И все меньше на того, заточенного в нем, не тронутого смертью, шестилетнего — навеки.
КРЕСЛО
О плачущем дибуке я рассказала знакомому — солдату и поэту, живущему в Иерусалиме.
Каждый уцелевший еврей чуть нетерпеливо слушает чужие рассказы.
Каждый уцелевший еврей сам знает историю в сто раз интересней.
— Ну, все? — спрашивает он. — Так я расскажу тебе кое-что получше…
— Ну, все? — спросил меня воин-поэт, когда я рассказала ему о дибуке. — Так я расскажу тебе…
«Кое-что получше» оказалось историей о дедушке Мейере и бабушке Мине. Жили они в Седжишове. Это было богатое, почтенное семейство, дед Мейер занимал даже какое-то время пост бургомистра. Позднее занялся торговлей, построил лесопилку, скупал лес и производил шпалы. Затем перебрался на Подолье и представлял там пивоварни «Okocim». Незадолго до войны вернулся в родные места.
У бабушки Мины болели ноги. Почему — толком никто не знал, хотя дед показывал ее всем лучшим львовским врачам. Бабушка сначала прихрамывала, потом — все медленней и медленней — ходила с
