– Дай девочке сигаретку, пока она у нас тут не позеленела от избытка свежего воздуха, – со старческим брюзжанием проговорил дядя Моня, и передо мной мгновенно возникла открытая пачка сигарет.
– Спасибо.
Телохранитель щелкнул зажигалкой и вернулся на прежнее место, а я с удовольствием затянулась, хотя табак оказался крепковат.
– Долго мы еще тут торчать будем? – поинтересовалась я.
– Да кто ж их знает, – махнул рукой дядя Моня. – Как провозятся – можем и до ночи.
– Так не пойдет. Ольгу надо врачу показать, у нее синяк на сонной артерии, да и явно сотрясение мозга есть – как бы ей тут хуже не стало.
– Ну, это не от меня же зависит! – дядя Моня на миг стал похож на огромного добродушного Колобка, но в ту же секунду выражение глаз изменилось и стало прежним – жестким и внимательным.
– Плохо, что не от тебя, – вздохнула я, отправляя окурок далеко на крышу гаража. – Ты вот скажи лучше, что теперь будет с Акелой? По сути – есть признание этого клоуна, есть меч, есть, в конце концов, головы отрубленные, одна из которых – уже после того, как Акелу в СИЗО укатали. Разве не достаточно?
Дядя Моня молчал, и мне в этом молчании чудилась какая-то пакость. По моим представлениям выходило, что теперь-то Сашкина невиновность абсолютно очевидна, и даже преступник пойман, так и какого же черта держать в СИЗО невиновного человека? Но дядя Моня, кажется, моих убеждений не разделял.
– Ты понимаешь, Саня… это ж дело такое… тонкое…
– Да что мешает-то?! – Я уперла руки в бока и, кусая от напряжения губу, смотрела на адвоката, который что-то явно темнил.
– Меч-то все одно Акеле принадлежит.
– И что?! – теряя терпение, уже почти кричала я. – И что?! Его украли – у-кра-ли! Понимаешь?!
Дядя Моня вынул платок и промокнул лоб и щеки, хотя на улице было довольно холодно – это я не замечала мороза, разгоряченная произошедшим.
– Ты это, Саня… не ори-ка на меня, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, заговорил адвокат. – Взяла привычку на голос брать – прямо как батя твой. Но он-то хоть по праву, а ты, соплячка?
О-го… даже кровь бросилась в лицо от подобной отповеди. Самое ужасное, что дядя Моня прав – я совершенно перестала себя контролировать. Надо срочно мириться, извиняться. Мгновенно поменяв тактику, я подхватила его под руку, прижалась всем телом к теплому боку и замурлыкала:
– Ну, дядечка Монечка… ну, ты ведь понимаешь, а? Я же не со зла… я потому что волнуюсь… ты только вот представь – муж в тюрьме, в руках доказательства его невиновности, а мне говорят – нет, мол, Саня, еще ничего не закончилось… Как терпеть-то? Прости, а? – Я терлась носом о рукав его дубленки до тех пор, пока дядя Моня не вздохнул и не погладил меня по голове ладонью:
– Эх, всыпать бы тебе, Санька, да не по чину мне… ладно, мир. Но чур – больше глотку на меня не дери, поняла?
Я виновато кивнула. Не то чтобы я так уж боялась дяди Мони, нет – просто на самом деле стало стыдно за свое поведение. Дядя Моня всегда заступался за меня перед папой, кормил шоколадками и рассказывал иногда какие-то грустные еврейские сказки, когда я болела. И ведь именно дядя Моня с Бесо защищали меня и Акелу, когда выяснилось, что мы с ним любовники, а папа едва не пристрелил моего будущего мужа. И пристрелил бы – если бы не эти два толстяка, сумевшие уговорить его.
Нас отпустили только к ночи, папа успел оборвать мне телефон звонками, хотя дядя Моня терпеливо объяснил ему перед этим, в чем дело. Но нет – папенька желал лично убедиться, что со мной все в порядке, и я, сдерживая раздражение, отвечала на его вопросы, стараясь не очень углубляться в суть происходившего.
Я настояла на том, чтобы ехать не домой, а в больницу: Ольгино зеленое лицо не внушало оптимизма, а кроме того, ее отчаянно тошнило – в общем, все признаки сотрясения были налицо. И дядя Моня, вздохнув, повез нас в больницу, отрядив Филиппа отогнать мой мотоцикл к его коттеджу.
– Потом заберешь, – заявил он, когда я попробовала протестовать. – Хватит кровь из Фимы пить! Он от твоих байкерских штучек только отходить начал, а ты снова за старое.
– Если бы не это старое, сейчас было бы много нового, – пробурчала я. – Например, мы бы дамочку не в больницу везли, а в морг – в черном таком пакетике.
Ольга, стоявшая рядом со мной, вздрогнула, ухватилась инстинктивно за мое плечо и пролепетала:
– Саш… ну чего ты…
– Что – страшно? – без улыбки спросила я, помогая ей забраться в машину.
– Конечно… у меня вся жизнь за секунду перед глазами пронеслась, – призналась она, когда я села рядом и взяла ее за руку. – Ты не поверишь, Саш, – так ужасно… ничего ведь не видела еще, даже не любила никого толком…
– Ну-ну, перестань. – Я обняла ее и прижала к себе, чувствуя, как Ольга в этот момент расплакалась. – Так хорошо держалась все время, и вдруг… Не надо, Олечка, не плачь. Уже все закончилось. Будешь теперь жить долго, говорят, что те, кто смерть так близко видел, потом долго живут. Вот и ты будешь. И влюбишься в хорошего парня, и замуж выйдешь, и детей заведешь. – Я раскачивалась на сиденье, как будто баюкала Соньку, и поглаживала Ольгу по вздрагивающим от плача плечам.
– Саша… я тебе так благодарна, – пробормотала она наконец, подняв зареванное лицо. – Ты мне жизнь спасла…
– Дурочка ты. Знаешь, как мой Сашка сказал бы? Что теперь я обязана тебе всем – поскольку взяла на себя ответственность за твою жизнь. «Спасший должен спасенному» – слыхала? Нет? Ну, вот я тебе говорю.
– Его отпустят теперь? – вытирая слезы рукавом куртки, спросила Ольга.
Я промолчала. Это была как раз та ситуация, в которой от меня уже ничего не зависело – я и так сделала больше, чем бригада оперов. Но, к сожалению, никакие мои старания не могли гарантировать, что вот сейчас я вернусь домой, отопру дверь – а там, на софе, лежит на боку Акела в домашнем синем кимоно и, подперев кулаком щеку, читает какую-нибудь книгу.
Я готова была отдать за это все – но увы…
И вдруг мне пришла в голову мысль – а ведь есть еще моя квартира и входная дверь, на которой Никита укрепил маленькую камеру слежения! И если этот Михаил приходил к нам в дом, имея слепок ключа, то его морда непременно окажется там, на записи! О, черт, почему я не вспомнила об этом раньше!
– Дядя Моня, поворачивай! – заорала я, глянув в окно и поняв, что мы достаточно далеко от моего дома. – Поворачивай, это важно!
Дядя Моня с пассажирского сиденья повернулся ко мне, всем своим видом выражая вселенское терпение.
– Деточка, ты зачем кричишь так, что у дяди Мони звенит в ушах? Ты ведь сказала – едем в больницу, вот Сережа и везет нас в больницу. Куда теперь поворачивать?
– Дядя Моня, ты не понимаешь! – не слушала я, пытаясь нашарить в кармане Ольгиной куртки свой мобильный и не обращая внимания на ее удивленное лицо и открытый в изумлении рот. – Мне надо домой, срочно, это важно!
Выхватив наконец мобильный, я набрала Никите и заорала, едва тот взял трубку:
– Никита, быстро!!! Ноги в руки – и ко мне, к квартире! Ты срочно мне там нужен, срочно, слышишь?!
– Если будете орать, оглохну и точно слышать перестану! – отбрил он. – Все, уже выехал!
Сунув телефон в карман, я немного отдышалась и обнаружила, что мы никуда не повернули, более того – просто стоим на обочине.
– Ну?! В чем дело-то?
– Объяснись! – потребовал дядя Моня, гневно сверкая стеклами пенсне.
– Уф! Никто не верит сразу, всем подавай объяснения! Хорошо, слушай. На двери моей квартиры стоит скрытая камера наблюдения, ее Никитка воткнул еще первого числа. Так вот если этот Миша был у нас – там есть его изображение, понимаешь?
