руководителя, действующего в
Им – наблюдающим ныне грызню политических шакалов в овечьих и медвежьих шкурах – также невдомёк, что можно спорить и ссориться по вопросам не шкурным, а деловым, и они клевещут на Сталина, да и на его коллег, утверждая, что «сам Сталин поощрял соперничество в Политбюро», но что «в основе этого соперничества и конфликтов лежали не столкновения принципиальных позиций, а борьба за максимальную приближенность к Сталину».
Низводить Клима Ворошилова или «железного наркома» Лазаря Кагановича до уровня современных политиканов? И о какой такой ещё более «максимальной приближенности к Сталину» речь? Сталин и его сотрудники были «красными», а не «голубыми», их взаимоотношения не имели характера отношений царя и царедворцев! Да и что бы дала эта «максимальная приближенность к Сталину» любому из членов Политбюро? Место главы «РАО ЕЭС» или «представителя» «Россиянии» в НАТО? Чем ближе – товарищеским, деловым образом – был человек к Сталину, тем больше на него (этого человека) валилось дел и тем большей была его ответственность как перед Сталиным, так и перед делом, ему доверенным!
При этом даже Николаевский признавал, что «члены Политбюро вовсе не были безликими», что «ряд из них к Сталину пришёл со своими идеями, за которые Сталин и взял их в свои ближайшие сотрудники…»
Тут спорить не с чем – Сталина окружали коллеги, каждый из которых имел свое лицо. И, как каждый человек, знающий себе цену, они не могли не оценивать свои возможности как преемника Сталина. Однако это не обязательно подталкивало к интригам как против Сталина, так и друг против друга.
Задумываться же задумывались. Так над этим почти открыто задумывался и сам Сталин…
Он пока занимал два из трёх высших постов в стране: был Генеральным секретарём ЦК ВКП(б) и Председателем Совета Министров СССР. Третий высший пост – Председателя Президиума Верховного Совета СССР – занимал с 1946 года, после смерти Калинина, Шверник, и он был, конечно, лишь номинальным «главой» государства.
Однако Сталин уже склонялся к тому, чтобы отойти от оперативного руководства как партией, так и народным хозяйством, тем более что это по факту всё чаще и происходило. Уже скоро – на XIX съезде партии – пост Генерального секретаря ЦК будет упразднён, и Сталин будет избран «просто» секретарём ЦК. Это вполне отвечало его курсу на изменение роли партии в советском обществе. Из руководящей, фактически государственной, силы она должна была становиться силой, направляющей общество за счёт идейного, нравственного и интеллектуального лидерства её руководства и её членов.
Что же до Совета Министров СССР, то и после XIX съезда Сталин остался Председателем Совмина без чётко выраженного первого заместителя, хотя по факту их было три – Берия, Маленков и Булганин.
Но ведь Сталин мог – поближе к выборам в Верховный Совет – оставить и этот пост. И тогда у него осталась бы единственная государственная должность – «просто» депутат Верховного Совета СССР.
Можно ли было сомневаться, что в этом случае на ближайшей же сессии – скорее всего, внеочередной – Верховного Совета все остальные депутаты единогласно избрали бы депутата Сталина своим Председателем? Это произошло бы даже без нажима Сталина, а само собой, по причине очевидной естественности такого шага. Иного варианта депутаты не могли бы себе и представить – и даже не из-за такой уж всеобщей любви к Сталину… Иного варианта не допустил бы сам народ!
И вот уж тогда пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР стал бы не номинально, а фактически первым! И вся полнота реальной власти переместилась бы туда, где она теоретически всегда и сосредотачивалась, то есть – в Верховный Совет!
Власть окончательно стала бы Советской!
А главой её был бы Сталин.
Так что принципиально весьма вероятная и, возможно, достаточно близкая по времени широкая социалистическая демократизация советского общества, желаемая Сталиным, была ещё одним дополнительным фактором, который заставлял антисталинские силы торопиться с его устранением.
Всё вышесказанное я не могу подтвердить документами, да вряд ли они сегодня где-либо и отыщутся! Если что-то на сей счёт в архивах и было, то всё было уничтожено если не при Хрущёве, так уж при Горбачёве точно. Однако всё вышесказанное было вполне возможным, и ничто из того, что мы сегодня знаем о тех годах, такой версии не противоречит!
Но и в этом случае оставался открытым вопрос о преемнике Сталина на посту Председателя Совмина. При этом с годами по вполне понятной причине всё острее возникал вопрос о «полном» преемнике Сталина.
Ясно было, что это не мог быть некий «серый кардинал». Сменять Сталина должна была фигура известная, крупная, авторитетная и достаточно популярная. Но кто из таких фигур мог воплотить идеи Сталина в реальное дело?
В 1953 году Сталину шел 74-й год, Ворошилову – 72-й, Молотову – 63-й, Кагановичу – 60-й… Микоян и Булганин были 1895 года рождения, им в 1953 году исполнялось, следовательно, по 58 лет.
Так что по возрасту среди высшего руководства в 1953 году в «полные» преемники Сталина наиболее подходили Маленков – 1901 года рождения, Пономаренко – 1902 года рождения, Сабуров – 1900 года рождения, Первухин – 1904 года рождения и Берия – 1899 года рождения.
Это – по возрасту, по стажу нахождения на высших постах…
А по деловым качествам?
А по способности форсировать себя?
А по близости к тем сталинским идеям о сути общественного развития, которые были заложены в «Экономические проблемы»? В частности – кто из всех был особо чуток к вопросам образования молодежи? Кто имел наибольшую склонность к смелому выдвижению кадров?
Пожалуй, никто из высшего руководства, кроме, естественно, самого Сталина, здесь с Берией сравниться не мог.
Во-первых, Берия самым страстным образом, настойчиво, неоднократно просил дать ему возможность самому получить высшее образование. Просил азербайджанский ЦК в Баку в 1920 году, просил грузинский ЦК в Тифлисе в 1922 году, просил и позднее – Орджоникидзе в начале 30-х годов… И это тогда, когда Берия уже занимал весьма высокие должности в ЧК, имел прекрасные руководящие перспективы!
Быть готовым поменять кабинет начальника Секретно-политического отдела ГрузЧК и положение, занимаемое хозяином этого кабинета, на студенческий билет и скромные студенческие харчи? Нет, для этого надо было действительно очень любить знание как таковое. И Берия его любил. А Сталин это знал.
Главное же – Берия, как и Сталин, стремился, чтобы вокруг него жили и работали люди образованные, в чём он, как и Сталин, видел залог успешного развития страны.
Причём Берия не просто предавался прекраснодушным мечтаниям – он всегда активно действовал, и не случайным, а абсолютно закономерным было то, что именно при Берии Тбилиси стал одним из ведущих центров высшего образования в СССР, что именно при Берии грузинская наука начала мощно развиваться в своих наиболее серьёзных отраслях, в том числе и в математической.
С Берией была связана и одна история, о которой сам Сталин знал вряд ли, но не исключено, что и знал. Это – малоизвестная история молодого физика Олега Лаврентьева. Начало его судьбы оказалось блестящим, потому что она начиналась в СССР Сталина и Берии. Дальнейшая же его судьба – уже в СССР Хрущёва и Брежнева – была весьма грустной, хотя и не совсем неблагополучной с формальной точки зрения. Так или иначе, знать историю Олега Лаврентьева нам будет полезно.
Полезно потому, что в ней, как в капле воды, отразился тот подход Берии к молодым кадрам, который был конкретным воплощением общего подхода к воспитанию молодых поколений советских людей, предлагаемого Сталиным в его «Экономических проблемах»…
В 18 лет Лаврентьев ушел на фронт, воевал, а после войны его направили дослуживать в Сахалинский военный округ в 221-й зенитно-артиллерийский дивизион – радиотелеграфистом. Физика была его страстью, и на советском Сахалине, от которого в царское время у Антона Чехова остались удручающие впечатления, сержант Лаврентьев мог через Посылторг выписывать книги по физике и даже научный журнал «Успехи физических наук», учась при этом в вечерней средней школе.
Тогда все газеты писали о том, что президент Трумэн ставит перед американскими физиками задачу создать «сверхбомбу» – так называемую «водородную». «Обычная» атомная бомба служила бы ей
