снаряды, опрокидывая бомбометы и смешивая их с землей, а к прислуге уже несся эскадрон все тех же лейб-драгун, размахивая саблями.
– «Сбор на флаг! Сбор на флаг!» – запела отчаянно труба.
На ходу смыкая ряды, сотня сбилась в единый кулак, и Ван, обернув ко мне безумное лицо, крикнул:
– Арвин, что делать будем? Предлагай!
– Своим на выручку! – крикнул Абель. – Погибать – так с честью!
– Направлением на батарею и прорубаться! – перебил его я. – Полк уже погиб, его в кольцо взяли, а степняки до последнего человека добьют.
– Степняки? – обескураженно переспросил кто-то.
– Не видишь, что ли? – вызверился Ван, аж замахнувшись на неразумного плетью, зажатой в побелевшем кулаке. – Они же с самого начала в сговоре. Вольных истребить решили. Не прорвемся к городку и семьям – всем хана, нет нашего народа больше.
– Ой, и верно…
Даже сквозь пыль и загар было видно, как Абель побледнел. Он тоже семейный, два сына в городке службу нести остались, и две дочери с матерью.
– Сотня! – снова забрал в свои руки власть Ван. – Направление на батарею, в лаву, полевым галопом, марш!
Эх, не подводите, кони, держитесь сколько можете! Нет у нас выбора, лейб-драгуны уже прислугу батарейную изрубили, но еще суетятся, не встали в боевые порядки, это наш шанс единственный. Нас сотня, их эскадрон, почти равны силы, а нам деваться некуда. Впереди гибнет на глазах полк, отдельные всадники пытаются убежать, но мало их, очень мало. Сзади на все узкое поле развернулась лавина степной конницы. Вот почему они на галоп до сих пор не перешли – спешить им было некуда, не хотят лишние потери нести. Сговорились они с князенькой нашим, Их Подлостью Орбелем Вторым. Вот на что тот решился – извести нас под корень.
– К броду, на винтовки не отвлекаться, атакуем с ходу! – крикнул Ван.
Каждая задержка нам во вред, ударят с тыла, зажмут с флангов – и все. Один у нас выход, с ходу прорубаться. С револьверов на шашки, и уходить из этого гиблого места.
Вода, кони, поднимая тучи брызг, вломились в нее, проскакали по броду, высоко поднимая ноги, вынесли на пологий в этом месте берег, к уже сбившемуся в строй лейб-драгунскому эскадрону. Серые мундиры, синие каски, в руках револьверы. Офицер взмахнул саблей, заорал что-то, и как серой дымной полосой прохлестнуло их строй. Залп! И частая пальба. Брызнуло мне в лицо чьей-то кровью, заржала раненая лошадь, выпали из седел убитые и раненые, а наш строй ударил в ответ, сразу же, не успели лейб-драгуны второй раз на спуск нажать.
Загрохотали наши револьверы, потянулся дым над строем сотни, посыпались и лейб-драгуны в первом ряду из седел, сбился их порядок. И по людям и по коням стреляем, чтобы больше сумятицы внести, уже куда попадет. Грохнули в их порядках гранаты, ну и нашим тоже досталось, и враг не промахнулся. Выпал из седла Циклоп, схватившись за окровавленное лицо. Споткнулась слева чья-то серая лошадь, забилась на земле.
Уже привычно ствол в кобуру, шашку из ножен вон. Серый мундир впереди, лицо молодое под синей каской с золотым гербом, испуганное. Вскинул саблю, отбивая мой удар, да рано вскинул, обманул я его. Подрубил шашкой локоть и уже на проезде рубанул назад, уже безоружного, по шее.
Сбились все в кучи, лязг, ржание, храп коней. Кузнец прямо тараном грудью идет, я едва отмахиваться успеваю. Запах крови и пыли над полем, хлопают револьверные выстрелы. Впереди десятник драгунский, на стременах привстал, глаза сужены, сабля на отлете. Ловко рубанул-полоснул меня почти по самой груди, под руку, едва успел кисть с шашкой развернуть, изменить, перенаправить удар немного. Но все равно чиркнуло лезвием, перерезало ремни, чуть патронташ не свалился. Кони сбились тесно, даже для размаха места не осталось, но вновь навалился Кузнец, столкнул врага, и я рукоятью заехал потерявшему стремя сержанту в переносицу, сбивая того с седла и завершая дело сильным толчком. Просто упади, авось под копыта попадешь.
Крик и брань, суматоха, строй развалился. Еще лейб-драгун впереди, не успел подхватиться, попал под разлет шашки, вывалился из седла, ткнувшись головой вперед, поволокся в стремени за испуганным конем. Кто-то слева на меня, и сразу упал навзничь, срубленный кем-то, Баратом, кажется, тот слева от меня держался и во все стороны шашкой пластал.
Меньше и меньше лейб-драгун вокруг, но и вольных тоже меньше. Совсем мало. Сотник крикнул:
– На меня сомкнуться! За мной!
Прорубились. Лейб-драгунский эскадрон лег весь, до последнего человека. Не выдержали напора, смелых мы выбили, а духом слабые бежать бросились, и их уже на ходу достреляли. А сзади, к броду, уже накатывала лава степняков. Нет, не удержаться, не отбиться нам, только уходить на усталых конях.
Ван в седле еле держится, на плече след сабельного удара, в груди дыра от пули, изо рта кровь ручьем. Как вообще еще дышит – непонятно, такой вот у нас крепкий сотник. Из командиров один я живой, все полегли. И Абель пал, и Толстый Бэлл с сыновьями. И осталось нас два десятка, из них половина раненых.
– Арвин, веди людей к городку, – прохрипел Ван. – Я не жилец, помру в любой момент. Доведи и спаси наших, одного прошу. Обещай.
– Клянусь душой и посмертием, – сказал я, сотворив знак Брата и Сестры.
– Веди. А я… сколько успею, – сказал он и развернул коня навстречу преследователям.
– Сотня, за мной! – крикнул я.
Барат уцелел, шашка в крови, на руке порез длинный, но живой и ранение не тяжелое. Еще из моего взвода только гранатометчик живой, Бер, на нем вообще ни царапины, словно не прорывался только что в смертном бою через вражеские порядки. Остальные все из других взводов, кто откуда.
8
Нас почти не преследовали. Что такое два десятка усталых и израненных людей на фоне такой великой победы, когда навсегда уничтожены были главные силы народа вольных? Надо ли верить в то, что Второй полк уцелел? И степнякам лагерь грабить хотелось, трупы раздевать, а не за нами гоняться. Проскакали от места боя с лейб-драгунами с версту всего, не больше, да и развернулись назад.
Мы вскоре перешли на шаг. Удалось отловить коней, и из-под вольных и лейб-драгунских, взять в повод. Потом привал объявил, кони уже сами на шаг сбивались, да и тот спотыкающийся.
– Коней обиходить. Раненым помочь. Оружие к бою приготовить, боезапас из сумок пополнить, – скомандовал я.
Кони наши, кони. Сколько они сегодня вынесли. Вынесли, и нас спасли. Хоть и спешим мы дальше, но гнать их уже нельзя. Конь слабее человека, столько не выдержит, ему отдых нужен. А отдохнув, тебе за это отплатит службой.
– Мастер взводный, что же это такое?
У Барата слезы в глазах. Не его уму, которому от роду семнадцать лет, такую бездну подлости враз постигнуть. Для этого старше надо быть, насмотреться на людей побольше, особенно на тех, кто при власти и богатстве. Тогда и удивляться разучишься. Не зря ведь я с первого момента подлость какую-то подозревал, все она мне покою не давала.
– Что, спрашиваешь? – обернулся я к нему. – Князь со степняками спелся, нас истребить решил. Поперек горла мы ему были со всеми нашими вольностями.
– А как же он со степняками теперь?
– А он дурак, – категорически ответил я. – Ему злоба глаза застит, ничего дальше этого не видит. Вожди степные, небось, наобещали ему чего-то, на идолах поклялись, вот он и думает, что теперь все хорошо будет. А не будет.
– А мы как? – растерянно спросил он.
– А мы – как выйдет. До городка дойти надо, семьи забрать. А потом… потом видно будет.
– Потом другую землю искать надо будет, – сказал кто-то из бойцов, пожилой, уже почти обозного возраста. – Земли много, найдем свободную.
– Земли много, да воды мало, – буркнул кто-то в ответ.
