Сложности с Норой дополняли трудности, накапливавшиеся в работе над своими текстами. «Камерная музыка» переделывалась несколько раз. Затем Грант Ричардс умудрился потерять рукопись и запросил у Джойса вторую копию — только затем, чтобы вернуть в мае с предложением напечатать сборник за счет автора. Комментарии не нужны. Джон Лэйн из «Бодли Хед» вернул ее в июне, Хайнеманн в июле, Констэйбл в октябре. С «Дублинцами» все выходило иначе: рынок рассказов и новелл был чуть благоприятнее, и Джойс в декабре послал рукопись Гранту Ричардсу, надеясь на успех: с берегов Адриатики редко приходят сборники под названием «Дублинцы». Заинтригованный Ричардс просмотрел ее лично, с одобрительным отзывом передал ее редактору Филсону Янгу, и тот согласился, после чего 17 февраля 1906 года прислал Джойсу подписанный контракт на март. Около месяца Джойс блаженствовал. Ричардс поинтересовался его жизнью, и Джойс, едва скрывая нетерпение, ответил ему:
«Я преподаватель английского языка в школе Берлица в Триесте. Провел здесь шестнадцать месяцев, за каковое время изучил деликатную обязанность жить и поддерживать две других доверившихся мне души на годичное жалованье в 80 фунтов. Нанят обучить как можно быстрее английскому языку молодых людей этого города безо всяких задержек на элегантности и с получением взамен десятипенсовика на расходы за каждые шестьдесят минут работы. Не могу не упомянуть, что обучаю также баронессу. Перспективы — шанс получить за свою книгу или книги достаточно, чтобы побудить меня возобновить свою прерванную жизнь. Надеюсь, эти детали не утомили вас так, как они утомили меня. В любом случае я предоставил их вам только потому, что вы спросили о них».
В то же время 22 февраля он посылает Ричардсу еще один рассказ, «Два рыцаря», предназначенный усилить ощущение катастрофы. Ричардс, не удосужившись прочесть рассказ, отослал его в типографию, а типограф возразил да еще отметил сомнительные и непристойные, с его точки зрения, места в других рассказах. Ничего не подозревающий Джойс тем временем дописывал «Облачко», готовясь и его отослать Ричардсу, когда тот 23 апреля коротко известил, что в связи с возражениями типографа необходимо внести исправления в текст.
По английским законам того времени изготовитель предосудительной продукции подлежал тому же судебному преследованию, что и издатель. Джойс писал Ричардсу: «Ни в одной цивилизованной европейской стране типографу не позволяется открывать рот». Но Ричардс не мог позволить себе процесс. Он только что прошел банкротство, едва вернулся к издательской деятельности, фирма была зарегистрирована на имя жены. Любое разбирательство кончилось бы для него плохо. Книга могла быть отвергнута, и Джойс попытался избрать другую тактику. Против чего возражал типограф? «Его шокировала маленькая золотая монетка в предыдущем рассказе или тот „кодекс чести“, по которому живут два рыцаря? Ничего, что могло бы шокировать его в этих двух моментах, я не вижу. Его представление о рыцарстве, возможно, сложилось при чтении романов Дюма или на романтических пьесах, показывавших ему кавалеров и дам в полной экипировке».
Он принял три поправки к «Личинам», но язвительно написал Ричардсу:
«Его пометки к „Личинам“ заставляют полагать, что в нем есть кровь священника: нюх на аморальные аллюзии, конечно, крайне остр. Мне абзац кажется настолько же невинным, насколько и сообщения о разводах в „Стандард“. Легче понять, почему он отметил второй отрывок, и очевидно, за что третий. Но я бы снова отослал его к почтенному органу, репортерам которого разрешено говорить впрямую даже о таких интимных вещах, какие я, бедный художник, могу только предполагать. О одноглазый типограф! И почему он опустил свой синий карандаш, исполненный Духа Святаго, на эти отрывки и позволил своим компаньонам печатать сообщения о разводах и издевательствах!»
Джойс пытается убедить Ричардса «стать пионером в деле изменения английских вкусов». Он пишет ему, что этот процесс может начаться в Англии и охватить другие страны Европы, как это было во времена Чосера. В Викторианскую эпоху такие же издатели отвергали Джорджа Мура, Томаса Харди и даже безобидного Артура Пинеро с его «Второй миссис Тэнкерей» (1893). «И если перемены должны произойти, я не вижу, почему им не начаться сейчас».
Ричардс, конечно, не сдался; он еще и настоял на собственном возражении против употребления слова bloody в «Милости божией». Большинство современных переводчиков с налету переводят это слово как «кровавый», но, заглянув в словарь, видят множество вариантов[51] . Слово это в общем относится к табуированным — «чертов», «чертовский», «проклятый», даже «паршивый», — но в определенном контексте может означать просто «очень» и усиливать значение эпитета. Джойс неосторожно указал, что это же слово имелось в уже одобренных рассказах и никого не взволновало. Соглашаясь изменить два первых употребления, он категорически отказывался убирать третье.
«Слово это — самое точное выражение из использованных мной, и по моему мнению, единственное в английском языке, способное создать для читателя тот эффект, который я хочу создать. Ведь вы-то сами это видите? А если слово появляется в книге однажды, оно может появиться и трижды. Не смешно, что моя книга может быть не напечатана, потому что содержит одно это слово, не скверное и не богохульное».
Спрашивая Ричардса, почему тот не возразил против «Встречи», где мальчишки-школьники встречают пожилого педофила, Джойс добился лишь того, что типограф конечно же попросил его убрать рассказ из сборника. Джойс разъярился до самозабвения. Ему все это не казалось «лишь деталями» — в таких коротких рассказах одно слово может быть сердцем текста. А снятие целого рассказа могло сделать весь сборник холодной кашей без соли:
«Моменты, на которые я не согласился, это скрепы, удерживающие книгу как целое. Если я уберу их, что станет с целой главой моральной истории моей страны? Я сражаюсь за то, чтобы оставить их, потому что верю — создание моей главы моральной истории точно в том виде, в каком я ее создал, было моим первым шагом в духовном освобождении моей страны».
Чем больше Джойс уступал, тем больше от него требовали — снять «Двух рыцарей», выправить «Сестер», убрать злосчастное bloody, переделать эпизод в «Личинах»… Переписка с Ричардсом имела то следствие, которое мы будем наблюдать в Джойсе и далее при сходных трудностях — она утвердила его убежденность в собственной миссии и уничтожила его сомнения. Ричардсу он иронически заявил, что не виноват в том, «что вонь зольных ям, гнилой травы и отбросов клубится в моих рассказах. Я всерьез уверен, что вы задержите ход цивилизации в Ирландии, лишив ирландский народ возможности хорошенько разглядеть себя в моем, прекрасно отполированном зеркале».
В июне Ричардс согласился на включение «Двух рыцарей», если Джойс согласится на другие поправки, и 9 июля тот отослал всю пересмотренную часть. «Сестры» переработаны, добавлено «Облачко», пять из шести bloody убраны, переписаны «Личины». Назревали перемены, Джойса они только раззадоривали — жизнь есть трагедия, ура, а тут еще настали знакомые и привычные финансовые сложности.
Огорченный Артифони предупредил братьев Джойс, что в летние месяцы школа не сможет позволить себе двух преподавателей. Джеймс, просмотрев объявления в римской «Трибуне», отыскал вакансию клерка с хорошим знанием разговорного итальянского для банка «Наст-Колб и Шумахер» и тут же, в начале мая, написал письмо с предложением услуг. Опыта у него не было, техника добывания денег из знакомых не годилась для финансиста, но он полагался на некоторые представления, полученные в работе переводчиком для коммерсантов, а цветистую рекомендацию написал ему его ученик Прециозо, редактор «Пикколо делла сера». Джойс приложил также то самое рекомендательное письмо Тимоти Харрингтона, лорд-мэра Дублина, написанное еще в 1902 году перед отъездом в Париж. Месяц ушел на переговоры, и он получил наконец приглашение с двухмесячным испытательным сроком, начинавшееся с 1 августа. Жалованье было повыше триестского — 12 фунтов 10 шиллингов в месяц.
Оставалось заплатить и не заплатить некоторые долги, включая квартплату Франчини и взятый под жалованье аванс в 30 крон, но о них согласился позаботиться Станислаус. Мебель, купленную в рассрочку за 120 крон, удалось вернуть продавцу, а Стэнни спал на полу, покуда не приобрел другую кровать. Но ценнее всего было то облегчение, которое Джойс испытывал, срываясь с места, и то убеждение, что в Риме его догонят слава и деньги. Увязав скудные пожитки, с некрещеным Джорджо на руках Джойс и Нора отправляются в Вечный город.
