Вену закончить медицинское образование и оттуда написал Джойсу. Ответ был неожиданно дружеским, и 1 декабря Гогарти пригласил его с собой в Афины и Венецию, потом на неделю в Вену, а затем вообще предложил поселиться там. В этом городе его уже ждали ученики. Джойс долго обдумывал предложение, но уступил доводам брата и отказался. Силы понемногу возвращались, и Джойс работал над рукописями. Болезнь часто дает возможность подумать и накопить нетерпение. Он педантично расписал свою литературную жизнь на несколько лет вперед. «Мертвые» были почти закончены, и финал с его усталостью, опустошенностью, тоской в немалой мере окрашен недугом автора. После этого он собрался полностью переписать «Стивена-героя», убрав первые главы, и начать с того, как герой по имени Дали идет в школу; вся книга должна была уместиться в пять длинных глав. Тут Джойс наконец нащупал всю конструкцию книги. В конце ноября он переписал начисто первую главу и до апреля 1908 года завершил третью.
Его проза стала насыщенной и сосредоточенной — в «Стивене-герое» он грешил многословием. Работа оказалась затягивающе новой для самого автора, он нащупывает стиль, какого в ирландской литературе прежде не было, но одновременно тягостно уверен, что никогда эту книгу не издаст. Уже тогда Джойс предвидел обвинения в непристойности и даже судебное преследование.
В конце осени его дневники и заметки все чаще несут следы обдумывания замысла, который станет «Улиссом». Собственно, рассказ уже был придуман и продуман, и все же Джойсу хотелось написать ирландского «Пер Понта». Станислаус в разговоре предложил сделать из романа комедию — в средневековом, дантовском смысле, но Джойс отказался. Что он, собственно, имел в виду и какого Пера Понта он хотел создать — остается неясным. Затем является другая ремарка — об ирландском Фаусте. Разговор опять заходит об автобиографии, и Джойс взрывается, когда ему говорят, что автобиография писателя должна говорить о его психологии: «Психологи! Как может знать человек о том, что происходит в его собственной голове?»
Все это — беседы, ссоры, обсуждения, саркастические разборы ирландской и прочей книжной продукции — было верхушечной частью непредставимо гигантской работы, кипевшей в Джойсе трезвом и пьяном, больном и здоровом, пишущем, читающем, преподающем. Трудно представить таким тиглем банального молодого человека в шляпе и очках, угрюмо торопившегося на очередной урок. Бурлившее в тигле оказалось неслыханным сплавом изо всего, что возможно в человеческой жизни.
Разговоры о романе сплетались чаще на основе драмы, чем на прозаическом фундаменте. Джойс часто бывает в театре. Франчини, рецензентствовавший для «Коррьере делла сера», снабжал его контрамарками. Ему посчастливилось видеть Элеонору Дузе в «Привидениях» Ибсена, и он восторженно сравнивал ее с ролью в «Мертвом городе» д’Аннунцио, виденном в Лондоне еще восемь лет назад. «Там, дома, и представить не могут, что бывают такие актеры!» — кричал он на весь театральный зал, глядя на Эрмете Дзаккони в «Нахлебнике» Тургенева. Триестинцы даже любовались его бушеваниями. Театр не поменял его отношения к Шекспиру. Ранее Джойс отвергал «Макбета» с его фантастикой и несообразностями, теперь он принялся за «Гамлета». В Триесте гастролировал Томмазо Сальвини, и даже его могучая трактовка Гамлета вызывает ярость у Джойса. Ему претит, что безумие Офелии лишает силы всю историю датского принца, сентиментализируя ее, что мерзость Клавдия, укрепляющая ненависть Гамлета, никак не рисуется драматически и принимается скорее на веру. Нет, утверждает он, Ибсен куда лучше — он хотя бы настаивает, что мы живем в бесконечном повторении одной и той же драмы и четыре- пять персонажей исчерпывают ее целиком. Эллман замечает, что, как многие большие художники, Джойс искал у других больших художников главным образом подтверждения своей духовной истории.
Подтверждением было и то, что театр «Эбби» все воевал против Синга. Но если поначалу Джойс злорадствовал, видя, как запутались Йетс и его соратники, то сейчас он с небывалой скромностью признает: «Искусство Синга куда оригинальнее моего». Перечитав в 1908-м «Скачущих к морю», он уговорил своего приятеля и ученика Никколо Видаковича помочь перевести эту вещь на итальянский. Будущим переводом заинтересовался талантливый актер и продюсер Альфредо Сайнати из итальянской компании «Гран гиньоль», и все бы хорошо, но Синг умер в 1909 году, а наследники почему-то не дали согласия.
Срывались и другие проекты. Издание «Камерной музыки» никак не отразилось на «Дублинцах»: в ноябре 1907 года Элкин Мэтьюс отверг второй вариант рукописи, но предложил ее дублинскому издательству «Маунсел и К°». Исполнительным директором его был старый приятель и кредитор Джойса, Джордж Робертс, который еще в 1905-м собирался издавать юного гения, но популярное английское издательство было, разумеется, куда лучше провинциального ирландского, да и читатели там были другие. Джойс написал в «Хатчинсон и К°», но там посоветовали даже не ходить на почту. Издательство «Олстон Риверс» отклонило ее в феврале 1908-го, «Эдвин Арнольд» — в июле. Джозеф Хоун, главный редактор «Маунсел», официально предложил ему прислать рукопись, но Джойс тянул с отправкой до следующего года.
Житейские проблемы бодро смешивались с творческими. Снова потребовалась квартира. От Франчини семья перебралась в комнаты по соседству, куда ради экономии переехал и Станислаус… Неудобства были тоже традиционные — чтобы попасть к себе, Джеймс и Нора проходили через комнату Стэнни. Когда Джеймс, шатаясь, возвращался из кафе, то непременно будил брата, который тут же закатывал ему жестокий скандал. «Ты что, хочешь ослепнуть?! — кричал он. — Хочешь болтаться с собакой-поводырем?!» Из следующей комнаты откликалась Нора: «Да, иди и напейся! Это все, на что ты способен. Говорил мне Косгрейв, что ты псих. Клянусь, что завтра же твои дети будут окрещены!» Такой угрозы Джойс вынести не мог даже пьяный. Ярость брата, презрение жены и собственный страх, что алкоголь усугубит проблемы со зрением, начавшиеся после приступа ревматизма, заставили его 12 февраля 1908 года торжественно отказаться от спиртного. Нельзя сказать, что Джойс безупречно держал слово. Британские военные моряки пригласили компатриотов на линкор, щедро угостили и Джойса вернули домой в полной бессознательности. Но в мае он перенес сильное воспаление радужной оболочки, напугавшее его так, что он бросил пить надолго.
Зато нашлась квартира: просторная, на втором этаже дома 8 на виа Скусса, но за нее потребовали залог в 25 фунтов стерлингов. Ученик по имени Этторе Шмиц предложил ему 200 крон, все, что у него было, ученик-грек, торговец фруктами, тоже собрался помочь, но у Станислауса был богатый клиент, часто предлагавший помощь, и в этот раз Джеймс вынудил брата принять 600 крон от его щедрот. Но их не выпускала квартирохозяйка, требовавшая уплатить долг или отдать взамен мебель. Нора со всеми этими треволнениями выкинула трехмесячный плод, что ее не слишком огорчило, однако Джойс долго и внимательно рассматривал мертвый эмбрион, которого воскресит в тоске Блума по Руди, потерянному сыну.
Учеников летом практически не было, и Джойсу пришлось задуматься о других способах заработать на жизнь — он предложил себя фирме знаменитых донеголских твидов в качестве комиссионера в Триесте, снова начал заниматься вокалом. Решил искать вакансию на государственной службе. Всерьез обсуждал со Станислаусом шансы получить в Королевском университете трехлетнюю стипендию по итальянской литературе. Тем временем что-то начало получаться с намерением Джойса отослать Джорджо и Станислауса на лето 1909 года в Дублин. Маргарет, ведущей дом отца, он пообещал оплатить дорогу брата и сына, а также их содержание. В конце письма он благодарит сестру за вопрос о здоровье и пишет, что ревматизм отступил и теперь он больше напоминает заглавное «S», чем заглавное «Z». Станислаус в ответ на предложение спросил, почему с Джорджо должен ехать не отец, а дядя.
Осенью 1908-го переезд на новую квартиру едва не сорвался — Джойс застрял между старой хозяйкой и новой, да еще Станислаус не выдержал и устроил скандал. Джойс хотел, чтобы он не торопился возвращать 400 крон, взятые у ученика, а брат решительно отказался злоупотреблять доверием благодетеля. Тогда разъярился Джеймс и предложил ему убираться, что и было сделано с криками и грохотом. Стэнни отыскал квартиру на виа Нуова, 27, куда затем явился Джеймс — извиниться и признать, что они с Норой погорячились… Примирение состоялось, но проживание осталось раздельным.
В марте 1909 года они наконец переехали. Станислаусу тоже вышло воздаяние: Артифони предложил ему занять место исполняющего обязанности директора «Скуола Берлиц», потому что прежний завалил всю работу. Мученичество Станислауса возобновилось: работа была тяжелой и прибавка в четыре фунта не делала ее привлекательнее. Впрочем, Триест ему все равно нравился. А вот Джеймса он разъярял, и прежде всего потому, что он связывал город и свое затянувшееся неписание. Три первые главы
