Троллопа, но так никогда и не дописал эту работу. Однако Йетс всегда хвалил роман и тогда же, в Париже, пригласил Джойса на родину, от чего тот отказался, сославшись на глаза.
Разумеется, прочел роман и Станислаус, похваливший его весьма сдержанно — как провинциальный обозреватель: «Дублин словно разворачивается перед глазами читателя». При этом он добавлял, что местами роман чудовищен и что ему точно не хватает сдержанности и тепла. «Цирцею» он прочел с отвращением, «Пенелопу» счел нудной и грязной, раскритиковал некоторые идеи книги. Джойс ему не ответил.
Литературный мир весьма осторожно реагировал на роман, не считаясь с нетерпением автора, впивавшегося через мощную лупу в каждую рецензию. Он ощупью помогал Сильвии Бич упаковывать экземпляры для рассылки, любовно перебирал квитанции на подписку, крыл скупых триестинских приятелей и вообще старался быть полезным. Отсутствие рецензий Джойс поначалу относил за счет толщины романа, но потом, само собой, обнаружил наличие заговора.
Первым был обзор Сисли Хаддлстона в «Обсервер» от 5 марта. Среди упреков в вульгарности и материализме просияла хвала гению и новаторству Джойса, что немедленно дало 136 новых подписчиков. Ободренный Джойс начал просить друзей о рецензиях и печатных отзывах. Обычно он посылал книгу, спрашивал о впечатлении, а потом мягко намекал на отзыв и даже подсказывал формулировки. Макэлмон, даже не дочитав, сообщил Джойсу, что выкинет роман из окна. Джойс посоветовал этого не делать, потому что может погибнуть невинный прохожий, а в нем — новый Сократ…
Польстил Джойсу новый министр Ирландского свободного государства Десмонд Фитцджеральд, который нанес ему официальный визит и сообщил, что предложит выдвинуть Джойса кандидатом на Нобелевскую премию. Джойс полагал, что такое предложение не принесет ему лауреатства, а Фитцджеральда обязательно лишит поста… Но мисс Уивер было поручено узнать, дошел ли экземпляр до библиотеки Британского музея. Д. Миддлтон Мерри поместил в «Нэйшн» рецензию, где оценил роман как «гигантское, чудовищное самобичевание, разрыв с самим собой, выписанный полубезумным гением». Арнольд Беннетт, в свое время презревший «Портрет…», неожиданно сообщил, что лучшие эпизоды романа, «Цирцея» и «Пенелопа», превосходны, даже волшебны. Все обратившие внимание тут же получали письменную благодарность полубезумного гения.
Возбуждение спадало, и Джойс чувствовал: надо уезжать на отдых туда, где можно было прийти в себя. Он уехал бы сейчас, но опять возникли проблемы с Дарантьером, опять надо было искать квартиру… Макэлмон звал его на Ривьеру, но Джойсу это было не по деньгам, хотя он мог позволить себе лучше одеваться, собрал большую коллекцию галстуков. Чтобы утешить его, Макэлмон купил в Ницце и послал ему несколько отличных галстуков и перстень, за что получил удивленно-благодарственное письмо. В марте Джойс получил куда более царский подарок от мисс Уивер — 1500 фунтов. Нора предложила свозить детей в Ирландию и показать их дедушкам и бабушкам, но тоска по родине Джойса пока не мучила. А недавние события в стране и вовсе раздражали, хотя в целом свидетельствовали о торжестве идей Шинн фейн, которые он некогда так страстно проповедовал.
Отказ Имона де Валера принять условия англо-ирландско-го договора от 7 января 1922 года грозил обернуться гражданской войной. Страх Джойса перед возвращением это могло только усилить: в волонтеры свободы он не собирался. Кроме того, его приезд в Ирландию мог создать скандал, равный по размеру скандалу вокруг Парнелла. Когда тот же Фитцджеральд жизнерадостно предложил ему вернуться в Ирландию, Джойс с обманчивой кротостью сказал: «Сейчас — вряд ли». Оставалось отговорить Нору, которая ничего не хотела слушать. Уговоры переросли в ссору, забурлившую свежей ненавистью — сюда добавились безразличие Норы к «Улиссу», ее бесхозяйственность и многое другое. В конце концов она уехала с детьми 1 апреля и пригрозила не возвращаться, на что Джойс в бешенстве дал ей полную свободу действий.
Не успели они уехать, как он принялся отправлять телеграммы, пытаясь задержать их в Лондоне, но через неделю Нора все равно отправилась в Дублин, где ее встретил Майкл Хили и отвез их на целый вечер к Джону Джойсу. Назавтра они были в Голуэе, и все поначалу шло прекрасно и умилительно. Детей свозили в монастырь Богоявления, где Нора когда-то работала, представили их матери-настоятельнице, выслушали все похвалы. А Джойс в Париже привычно сходил с ума. Он без конца спрашивал знакомых, безопасно ли в Ирландии, говорил, что совершенно лишился работоспособности, жаловался на ухудшение зрения: «Я словно гляжу в черный пруд». Когда она написала ему совершенно бытовое письмо, то получила такой ответ:
«Четверг, 8.30 утра.
Моя дорогая, моя любовь, моя королева; я выскочил из постели, чтобы отправить тебе это. Твоя телеграмма проштемпелевана восемнадцатью часами позже, чем письмо, которое я только что получил. Чек за твой мех придет через несколько часов, вместе с деньгами для тебя. Если ты хочешь жить там (так как ты просишь меня высылать два фунта в неделю), я буду высылать эту сумму… первого числа каждого месяца. Но ты еще спрашиваешь меня, приеду ли я в Лондон. Я приеду куда угодно, если буду уверен, что останусь с тобой одной, без всякой родни и без друзей. Либо так, либо мы должны расстаться навсегда, пусть это и разорвет мне сердце. Видимо, невозможно описать тебе то отчаяние, в котором я нахожусь со дня твоего отъезда. Вчера я потерял сознание в лавке мисс Бич, и ей пришлось сбегать за каким-то лекарством для меня. Твой образ всегда в моем сердце. Как я рад слышать, что ты выглядишь моложе! О моя дорогая, если бы ты могла вернуться ко мне прямо сейчас и прочитать эту ужасную книгу, которая разорвала сердце в моей груди, и забрать меня себе, и делать со мной все, что ты захочешь! У меня всего десять минут написать это и попросить прощения. Напиши мне до полудня и телеграфируй тоже. Вот всего несколько слов и моя неумирающая несчастливая любовь.
Джим».
Джойс не напрасно волновался о безопасности Норы и детей. Как раз в те дни началась гражданская война между правительственными войсками и ИРА. Джорджо признавался потом, что не спал все это время, боясь, что «зулусы» вытащат их из дома и расстреляют. И в дом Хили ворвались солдаты, заняли огневую позицию в комнатах второго этажа, где разместили гостей, и поставили в окнах пулеметы: напротив были склады, где засели мятежники. Детей смертельно напугал пьяный офицер, назвавший Джорджо «жельтменским сынком». Норе было уже не до претензий к мужу: надо было срочно выбираться из Голуэя. Джойс, узнавший о событиях, предложил арендовать самолет и прилететь за ними. От этого проекта пришлось отказаться лишь потому, что Нора не хотела ждать.
Поездом они добрались до Дублина и как раз по пути попали в перестрелку; били с обеих сторон, из окопов, отрытых вдоль линии. Нора и Лючия кинулись на пол, а побледневший Джорджо гордо оставался на сиденье. Рядом так же невозмутимо курил трубку старик-ирландец, который спросил:
— Ты что, не ляжешь?
— Нет.
— И правильно, — сказал старик. — Они все равно никогда толком не целятся. Наверное, лупят холостыми.
Никто не пострадал. Рассказ о путешествии под пулями стал частью семейных преданий. Однако Майкл Хили купил им в тот же вечер билеты на пароход из Холихеда и отправил в Париж. Возможно, это был единственный раз, когда Джойс одобрил ирландские междоусобицы — они вернули ему жену и детей. К тому же испуганная Нора притихла и почти не затевала ссор. Джойс же мгновенно высчитал, что все это было затеяно и нацелено лично против него. И как его ни уговаривали близкие и друзья, он неколебимо в это верил. Тем не менее он сам собрался в путешествие и в мае уже почти решил ехать в Лондон. Ирит решил иначе. Серьезное обострение вынудило Джойса немедленно обратиться к известному офтальмологу Виктору Мораксу. Ему Джойс рассказал, что простудил глаза в пьяной ночевке в канаве еще в 1910-м. Еще он приобрел острейший артрит правого плеча, почти атрофировавший его дельтовидную мышцу. Первая операция, сделанная в 1917 году, была успешной, хотя зрение все равно ухудшилось, включая и левый глаз. Моракс провел консервативное лечение, но кровоизлияние не прекращалось, обострилась глаукома с нестерпимыми болями. Джойс позвонил Мораксу.
Доктор не мог приехать сам и прислал ассистента, Пьера Мериго де Трени, оказать первую помощь. За дверью молодой медик увидел квартиру, где царил чудовищный беспорядок. Стояли открытые и полувыпотрошенные чемоданы. Повсюду валялась одежда. На стульях лежали бритвы, зубные щетки, полотенца, косметика. То же самое заполняло столы и каминную полку. Посередине на корточках сидел
