лучше!
— Я попробую, — ответила куропатка.
И закрыла глаза, снова принялась напевать:
— Чир-гик! Чир-гик! Чир-гик!
А лисица — прыг! Ухватила куропатку да и держит её уже в зубах.
Испугалась куропатка: «Пришёл мой смертный час! Обманула меня лисица! Но, может, успею схитрить и я…»
— Лисица-сестрица! Лисица-сестрица! — закричала куропатка во весь голос: — Ты такая провора! Ты такая умница! Ты такая красавица! Но неужели ты такая и неразборчивая? Неужели ты меня так прямо, не ощипав, с пёрышками и съешь?
А лиса рада-радёхонька, довольна-довольнёхонька. Она хвастливо, ехидно, даже гордо говорит:
— Ага! Так прямо и съем! Проглочу тебя вместе с перьями!
Ну а раз похвалилась, заговорила, то, ясно-понятно, зубы разжала и рот раскрыла!
Ну а если раскрыла, так тоже ясно-понятно, куропатка не стала ждать.
— Фыр-р-р! — взвилась она покруче да повыше и в горы унеслась.
А лиса опять в холодок за камень повалилась и лежит там, по-прежнему вздыхает:
— Ах-ох! Ах-ох! Ах-ох!
Пропавшее ожерелье
(из башкирских сказок)
Жил в сосновом бору ястреб — светлые брови, жёлтые глаза, серая грудка в крапинку.
И — хотите верьте, хотите не верьте — было у ястреба жемчужное ожерелье, а на голове, на самой маковке красовался алый гребешок.
А ещё ястреб был очень добрым. Очень добрым и очень компанейским. И поэтому всё летал в деревню к петуху с курицей, гостил у них по целым дням.
Клюёт, бывало, вместе с ними из корыта-кормушки ячмень да пшеницу, а сам курице благодарно говорит:
— Какое вкусное угощение! Давайте, курочка-рябочка, я вас за это летать научу…
А курице летать, конечно, хочется, да больше она смотрит не на то, как раскрывать крылья надо, а таращится на ястребиное ожерелье, на белоснежные, на тонкой нитке жемчуга:
— Ах, кудах! Вот бы и мне такую прелесть! Вот бы и мне!
И вослед за ястребом короткими своими крыльями взмахнёт, чуть-чуть над лужайкой взлетит, да на ожерелье, на ястреба глянет, крыльями махать забудет, и — кувыркнётся… Взлетит, засмотрится, и на землю — бултых!
Так обучение полёту у курицы дальше этого и не пошло.
А петух тем временем всё глядел на ястребиный гребешок. На яркий, распрекрасный, не хуже любой шапочки или даже короны царской!
У петуха-то у самого росли в ту пору на макушке лишь гладенькие пёрышки, даже лысина проглядывала, и петух вослед за курицей тоже думал:
«Вот и мне бы на голову такое замечательное украшение! Вот и мне бы!»
И сначала петух задумал вырастить алый гребешок на собственной голове сам.
Пробудится на рассвете, прокукарекается, встанет под широкий, мокрый, весь в росе лопух. Стоит, ждёт, когда капнет оттуда на голову крупная, а главное — вся розовая от рассветной зари росинка.
И вот росинка — шлёп! петух — прыг! — мчится к курице в курятник:
— Глянь! Что-нибудь выросло на моей макушке?
Курица смотрит, говорит:
— Нет…
И тогда петух ждёт дождя с радугой. И когда дождик нальёт лужи, а в них радуга отсвечивать, переливаться начнёт, то петух пробует радугу почерпнуть лапой, оплеснуть макушку семицветной водичкой. Лапа когтистая, неуклюжая, вода на ней держится плохо, но петух старается всё равно.
Потом курицу спрашивает опять:
— Ну а теперь?
— Теперь, — отвечает курица, — опять ничего нету.
Даже зоркие малыши-цыплята и те говорят:
— У тебя там, на макушке, всё такие же пух да пёрышки. Они лишь после дождика — мокрые.
И вот горевал петух, горевал, да с горя и решился на непохвальное дело.
Взял и нарочно отыскал за хозяйской избой, за курятником, в непролазном чертополохе пару семечек дурманной сон-травы. И когда ястреб прилетел в гости, то петух подсыпал семечки в корыто, в ячмень.
— Угощайтесь, дорогой ястреб, с этого края… Клюйте, клюйте, тут повкуснее!
— Что ж! — радуется ястреб. — Если здесь повкуснее, то и поклюём!
И — клюнул. И только клюнул, так в глазах у него мигом пошли сонные круги. И он широко позевнул, потянулся, пошатнулся, да прямо за корыто и упал.
Лежит, голову — под крыло, даже похрапывает.
Курица ахает:
— Ах! Ох! Он почему-то уснул!
— Не ахай! — торопит петух. — Зря тут не чичкайся, а забирай ожерелье! Тебе ведь только того и хотелось.
Да и сам ожерелье с ястреба сдёрнул, сам накинул курице на шею; гребешок-шапочку тоже с головы ястреба сорвал, напялил на собственную макушку.
— Теперь, — говорит, — прятаться побежим…
Только вот петух-то и вправду в кусты, в крапиву умчался, а курица не смогла ступить с места даже одного шага. Голову на бок склонила, разглядывает на себе ожерелье, от счастья глаза закатывает:
— Ах! Ох! Квох да квох! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Да тут сонные семечки действовать перестали, — ястреб проснулся, вскочил. Чувствует он: голове холодно, гребешка нет, увидел свои жемчуга на курице — вся доброта с ястреба долой.
— Эх, ты! Бесстыжая хитрюга! А ещё училась у меня летать!
— Это не я… — отступает сконфуженно курица. — Это всё устроил петух…
Но ястреб уже не слушает. Дёрнул ястреб кривыми когтями ожерелье к себе, тонкая нитка натянулась. Нитка лопнула — жемчужинки хлынули в траву градом, исчезли там в густой зелени.
А тут на шум выскочил из избы хозяин. Он затопал по крыльцу, забранился:
— Что за этакий, распроэтакий гость у меня во дворе? Кыш! Кыш!
Ястребу делать нечего. Ястребу теперь самому надо спасаться. Полетел он без гребешка, без жемчугов к себе в дальний бор. Только и успел курице пригрозить:
— Как ты да петух со мною поступили, так и я теперь буду с вами… Вы у меня самое лучшее утащили, и я у вас когда-нибудь отберу самое, самое дорогое!
И — верно. Повела курица на прогулку цыплят, с ними ходит, любуется на них.
Петух тоже на деток радуется, гордо покачивает алым гребешком:
— Вот какие у нас ребятки! Вот какие! Пушистенькие, черногл азенькие!
Вдруг на двор, на траву упала быстрая тень. Петух видит: ястреб! Да не просто он, ястреб, теперь летит, а так на петуха да на цыплят страшными когтями и целится.
— Караул! — всполошился петух. — Караул! Сейчас всем нам будет беда, а сам я без гребешка останусь!
Нырнули цыплята, петух, курица под крыльцо, под толстые доски, кричат криком, вызывают на
