одно это, она не обсуждаема для остальных. Потому он никогда не осуждал меня и женщин за связь между нами и не принижал за это. Считал, что я вправе любить того, кого хочу и как хочу. Вот так то!
Время, проведенное с ним, пролетело мгновенно. Я его спрашивала все время о его семье, но он мне ничего не говорил, до самого последнего времени. И однажды такое время настало. Нам предстояло расстаться. И когда я, лежа рядом с ним, приподнялась на согнутой руке, наклонилась к его лицу и в тысячный раз любовалась, спросила.
— Почему я не могу остаться с тобой? Почему я тебя раньше не встретила? Почему мы должны расстаться? Я же ведь, люблю тебя, милый и хочу любить всю жизнь. Я просто не смогу дальше жить и оставаться собой, такой как сейчас, без твоего присутствия в своей жизни. Почему? Почему надо расставаться? Я не могу!
И когда он мне ответил, то я просто загасла, а при нем горела ярко, а после, потухла. Оказывается, он должен забрать свою парализованную жену от родственников, которые каждый год дают ему две недели отдыха от забот, по уходу за ней. Он сказал, что уже целых шесть лет он за ней ухаживает один и все для нее делает. Не может бросить и этого делать не будет. Без него она просто умрет. Она все видит и слышит, но не может пошевелить, ни ногой, ни рукой. Она полностью обездвижена. И все! Говорит.
— Больше я ничего не добавлю и не о чем говорить, и обсуждать не буду. Ты уж прости.
Он сказал, что уйдет утром, я его обхватила руками и всю ночь не выпускала. Все боялась потерять. Но так переживала, так нервничала, от того, что мы расстаемся, что все, же под утро заснула. Проснулась, а его рядом нет! Он ушел. А я осталась опять одна.
Но я знала, что стала другая. Думала так. А, как же на самом деле?
Глава 17. Подстилки
Потому я не отвечала на звонки и не читала записки, которые мне каждый день втыкала в дверь Лариска. Она не понимала, куда я пропала, почему я в квартире, видела свет, но с ней не связываюсь и не общаюсь. Я знала, что она ждала от меня? И когда шло время, а этого все не происходило, то она просто стала сходить с ума. И буквально за мной следила. А я. Что, я?
После расставания я тихо съехала с квартиры и решила, что мне надо еще раз попытаться встретиться и все решить со своим мужем. Сначала я заехала домой и дождалась пропуска. А потом, собрала вещи и поехала к нему, без каких либо намерений.
Вернее, с одним только намерением. Развод. С собой я везла целый пакет его писем. Сама я почти не писала, только изредка присылала открытку. Он написал, что у него какие-то неприятности по службе, но он с радостью встретит и ждет меня. Что у него своя комната в офицерском общежитии, и я могу там оставаться столько времени, сколько захочу. И если я не желаю, то он может пока пожить у друга и меня не стеснит ничем. Обещал, что встретит. Но все получилось, как всегда. Меня он не встретил. Добиралась с попутчицей знакомой, с которой познакомилась в поезде, а она возвращалось домой к мужу. С ней я быстро сошлась и она мне здорово помогла в первое время.
Приехала. Вот же! Все, как говорила мне Лариска. Вокруг уныло и все не так. И люди и этот постылый гарнизон и эти несчастные женщины. Витютя ушел в море, перед самым моим приездом. Так, что мне предстояло самой жить и ждать его возращения. Сначала я решила развернуться и уехать, а потом застеснялась. Так как, уже познакомилась и стала привыкать к людям, к характеру людей и порядкам в военном городке. Такой поступок, как уехать, не дождавшись мужа с моря, всеми ими просто не переносился. А если бы вдруг, теоретически, я бы решила остаться с мужем и не расходится, но уехала бы сейчас, то они бы все, кто был бы свидетелем моего бегства, потом не дали бы мне прохода. Да и ему, тоже. К тому же мне надо было все разузнать о том, что же за неприятности у него. Так, что я решила еще раз испытать свою судьбу. Осталась. Тем более, в общежитии, женщины все узнавали первыми и знали о каждом: когда и кто вернется с моря, из похода. По их сведениям, мне предстояло подождать около месяца. Ну, месяц я могла еще выдержать в этой дыре, но не более. Решила, что буду ждать, как все женщины, как ждали все офицерши. Думала, что я изменилась и стала другой, но опять сплоховала.
Примерно через неделю я уже познакомилась с большинством женщин, которые, как и я, ждали своих мужей из похода. Разница между нами была как пропасть. Они терпеливо и трепетно ждали, предвкушая радости встречи, секса и общения с мужьями, а я ждала его для того, чтобы покинуть. И никакого тебе общения, не то, что радости.
Очень скоро меня стали раздражать одни и те же разговоры об этом. И как-то раз я не выдержала и вспылила. Поспорила по поводу роли женщин в судьбе моряка. Толком я ничего об этом не знала, но не хотела принимать в свой адрес упреки по поводу того, что такие, как я только и ждут мужей для денег и секса. Неожиданно, к неприятному разговору подключились другие женщины и к всеобщему удивлению, спор очень быстро вышел за пределы общей кухни и стремительно прокатился по этажам общежития и дошел до начальства. Меня в споре выставили, чуть ли не самой главной задирой. Постаралась одна дамочка. Однажды, утром ко мне постучали в дверь, и я открыла. На пороге стоял офицер, звания которого я особенно не различала, и попросил разрешения зайти и поговорить. Я, все еще не втянулась в эту субординацию и пригласила. Он по-хозяйски осмотрелся, спросил о том, как мне живется и какие у меня трудности. Я и не думала, что это офицер из штаба. Подумала, что он сослуживец и решил навестить жену своего друга. Поэтому я не сильно так, но все, же разоткровенничалась. И как-то сам по себе разговор перешел на все еще тлеющую тему недавнего спора. Иван Тимофеевич, так звали офицера, выслушал все мои разглагольствования по этому поводу и мои комментарии к позиции противоположного лагеря. По его поведению я поняла, что ему очень хотелось бы, чтобы больше подобных споров не возникало, и он меня стал уговаривать принести извинения той дамочке, которой я дала отпор. Я, естественно, отказалась. С какой стати? Тогда он, привел мне убийственный аргумент и сказал, что я себя веду так, как будто я, а не та дамочка, жена старпома и мне бы следовало вести себя по скромнее, тактичнее. Вот еще, друг? Подумала. А потом догадалась и спросила о том, кто он и кем служит. После его ухода я крепко задумалась.
Вспомнила слова Лариски о друзьях, любовниках, начальниках мужа и поняла, что я окончательно обосра….. Так бы она сказала. И не только сама, но и мужа, так же.
Это тебе не вольная жизнь. Говорю себе. Видимо мне, все-таки придется прислуживать офицершей! А я — то думала? Мне всего этого было не нужно. Всех этих разговоров и проблем, и уж тем более производства себя в офицерши. В душе я была против и решила, сразу же уехать и больше тут ни дня не торчать в этой дыре. Забыть обо всем, как о плохом и противном сне.
С теми офицершами, с которыми я ждала возвращения мужа, вскоре стала терять общий язык и интересы. Они были точно такими, какими должны были быть офицерши по Ларискиным рассказам. Служили вместе с мужьями.
Меня просто раздражал этот военный пионерский лагерь, с общими правилами и распорядком жизни для всех, не только мужей и матросов, но и почему-то для нас и детей.
Утром моряки выскакивали из дома, оторвавшись от тел любимых подруг, перескакивая через ступеньки, летели по лестнице общежития на какое-то общее построение. Топот и гул лестницы, быстрые шаги, хлопанье дверьми, так начиналось каждое утро. Смешно ведь, ей богу! Взрослые мужики, а как в детском лагере, утренняя линейка. Днем, вся многотысячная база, со всеми нами, вместе взятыми, обедала. Причем в одно и то же время для всех. Даже местная школа, магазины все работали по общему распорядку. Вечером, слава богу, еще можно было примериться, если бы не звуки военного духового оркестра где-то там за казармами. Эхо отдавалось от унылых скал, окружающих нашу базу и нелепо врывалось в окна, и душу. Это называлось у них развод и караул! Точно, я говорила себе, самый настоящий развод и караул. Но не тот, что у них, а у меня с Митютей. Кстати, его приход опять переносился на неопределенное время.
Спустя годы я поняла, что все меня раздражало потому, что я была не готова к такой жизни, не сталкивалась и по причине неприятия Витюти, не хотела воспринимать ее такой, какой она была и какой жили все окружающие вокруг, включая жен и детей.
Я их жизни не то что не понимала, а ее тогда не воспринимала решительно!
Началась хандра. Мне нечем было заняться. Я настолько обленилась, что перестала даже что-то себе готовить. Ограничивалась бутербродами, кофе и чаем. Я, наверное, умерла бы там голодной смертью, если
