Как делать революцию. Инструкции для любителей и профессионалов

которой лежал расчет на собственные топливные ресурсы. Но это все было позже, а в 1932 г. Адольф Гитлер еще не был канцлером и фюрером германского народа, его партия имела лишь 20 % мест в Рейхстаге. Тем не менее, крупнейшие промышленники страны считали возможным обсуждать с ним проблемы индустрии и находили взаимопонимание. Покажите мне сегодня того оппозиционного политика, который бы мог со знанием дела вести разговор о разработках промышленного способа получения биоэтанола. Между тем, существующих запасов нефти в РФ при нынешнем уровне добычи хватит лет на 30–40, так что данный вопрос вполне практического характера. «Оппозиционеров» же больше беспокоит положение со свободой слова, процедурные вопросы демократии и, конечно же, собственный рейтинг. Это и есть проявление узости мышления, скудости эрудиции, показатель низкой культуры политика.

Понятие человеческой культуры включает в себя еще и нравственную составляющую. Вот что писал в журнале «Современник» (1990 г., № 5) писатель и публицист Кавад Раш: «Культура есть здравый смысл, ибо она — психическое здоровье. Культура есть красота, ибо она — физическое здоровье. Культура есть достоинство и совесть, ибо она — нравственное здоровье». Как видим, на первое место Раш ставит психическое, то есть умственное здоровье. Культуру, как нравственный аспект, он разъясняет ниже более подробно: «…это верность отцу и матери, верность роду и отечеству, это правдивость и нежность, доброта и бесстрашие, которые всегда вместе, ибо сострадание есть отвага души. Значит, культура — это преданность всем своим истокам, словом, она есть любовь, она — здоровье, она — верность».

Кое-кто, вспомнив, что я охарактеризовал руководителей Третьего Рейха, как высококультурных политиков, попытается поймать меня на противоречии: дескать, какая у них там была нравственность? Не вижу противоречия. Национал-социализм не только провозглашал, но и утверждал в жизни высокие идеалы — любовь к родине, служение обществу, приоритет общих интересов над личными, самопожертвование, и т. д. Единственное, что вызывает сегодня отторжение в нацизме — это его расистская составляющая. Но, принимая во внимание историзм морали, следует признать, что в первой половине XX столетия расизм был настолько органично вплетен в западную культуру, что ничего из ряда вон выходящего нацисты собой не представляли. Для американцев недочеловеками были негры, для англичан — туземцы их колоний,[54] для немцев — евреи и прочие «унтерменши».

Приведу еще несколько мыслей Кавада Раша о природе культуры:

«Подлинная культура тяготеет не столько к образованию, сколько к воспитанию. Культура есть то, что не имеет специализации, не поддается подсчету, неразложимо и чего нельзя приобрести с дипломом или степенью, а тем более с должностью. Потому крестьянин может быть глубоко культурен, а академик — хамом, офицер может быть высококультурен, а культуролог невежествен, а то и просто, по К. Марксу, «профессиональным кретином»…

Культуре не учатся по книжке, ибо она вся в поступке, в действии, в живом слове. Лишившись здравого смысла там, где надо принять решение на уровне целого организма, мы призываем в советчики специалистов, профессионалов, академиков, то есть тех, кто всю жизнь буравил частность, и запутываемся окончательно, забывая, что нобелевский лауреат может, допустим, расщеплять атом, но быть полным олухом в неразложимой жизни и политике. Все наше столетие запуталось при оракулах-профессорах. Один профессор, вроде Фрейда, наотрез отказывался рассматривать человека выше пояса, экономиста- профессора никакими силами не оторвать от желудка, технократ — беднейший из всех — верит а науку, другой профессор-оракул — Корбюзье — вещал, что дайте людям типовую солнечную каморку, и не надо ни революций, ни религий, и ведь этот идиотизм десятилетиями с упоением тиражировался. Еще один лингвист-структуралист — Леви-Стросс заявил, что в человеке нет вообще никакой тайны, а вместо души — хорошо просматриваемая кристаллическая решетка. Все они вместе и по отдельности «рисовали» свои портреты и навязывали их другим. Потому-то мы и пришли к этим гербицидам в культуре или вдруг увидели, как сказал бы Дерсу Узала: «Много лет тайга ходи — понимай нет».

Я бы сказал более пессимистично: мало того, что у наших революционеров «понимай нет», так зачастую нет еще и желания что-то понимать, и лишь агрессия к тем, кто пытается это делать. Без культуры же нет профессионализма. А коли нет профессиональных революционеров, то кто же будет делать революцию?

Итак, мы установили, что профессионального революционера из окружения революционеров- дилетантов до революции можно вычислить только по одному критерию: профессионал готовит себя к государственной (военной, политической, административной, экономической, научной и т. д.) деятельности, которую он будет осуществлять после взятия власти. Любителя же занимает исключительно вопрос о том, как ему получить вожделенную власть. Революция, как процесс, складывается из трех составляющих — подготовки к ней; государственного переворота; собственно революционного преобразования общества. Две первые стадии не имеют никакого смысла без третьей, которая по степени сложности далеко отстоит от них. Конечно, не все имеют смелость открыто признать, что желают в результате политического переворота получить власть — влезть на пальму, как говорит один мой знакомый. Но это само собой разумеется, ибо никто не будет бороться с режимом и претерпевать всяческие сопутствующие тяготы лишь затем, чтобы после свержения правительства передать бразды правления кому-то другому и скромно отойти в сторонку.

Вопрос о власти является ключевым вопросом всякой революции, и по характеру стремления к личной власти можно многое сказать о революционере уже сегодня. Не секрет, что подавляющее большинство левых за исключением отдельных хиппующих мажоров, ищущих острых ощущений, люди весьма небогатые. Но их бедность разного рода — одни бедны, потому что революционеры, а другие — революционеры, потому что они бедные. Для второй категории левых их политический радикализм чаще всего является проявлением комплекса неполноценности, порожденного агрессивным насаждением ценностей потребительского общества. Причем в торжестве своих политических взглядов они ищут не столько способ реализации эгалитарных принципов, устраняющих дискриминацию по признаку материального достатка, сколько банальной компенсации за тяготы жизни «под буржуем».

Для многих из них революция проходит под лозунгом «Грабь награбленное!», а дореволюционный стаж борьбы воспринимается как способ легитимации своего привилегированного положения в будущем. Власть ими воспринимается не как инструмент исторического и социального творчества, а как заслуженная награда за годы лишений, и такая награда тем более ценна, чем больше благ и преимуществ дает обладание ею. Радикалы оранжевого толка еще более откровенны в своих меркантильных устремлениях, многие даже не готовы ждать до победы своей революции, а стремятся обогатиться здесь и сейчас.

Весьма рекомендую обратить внимание на описание быта и нравов постреволюционной государственной элиты в России 20-х годов. Стиль эпохи хорошо характеризует явление, которое можно назвать революционное барство. Уже командир полка имел по должности за счет казны конный экипаж для выездов с семьей, а в качестве служебного жилья ему полагался комфортабельный особняк. В дело шли бывшие дворянские усадьбы и дворцы, так как там, помимо отличных господских хором и конюшни, имелись и комнаты для прислуги, совершенно необходимой красным командирам (правда, ее стали называть обслугой). Но благодаря коррупции и быстро окрепшей кастовости неофициальные привилегии носили еще более впечатляющий характер.

Началось разложение новых элитариев сразу после захвата власти. Вот что в сентябре 1920 г. доводил до сведения председателя совнаркома Ленина, членов ЦК РКП(б) и редакции газеты «Правда» командир Красной Армии, рабочий-металлист Антон Власов:

«Рабочие завода «Мотор» взяли себе для коллективной обработки одно имение с хорошим дворцом, в котором они думали устроить колонию для своих детей. Но на их беду это же имение понравилось коменданту гор. Москвы «коммунисту» Ганшину, «коммунисту» же Бурдукову и «коммунисту» Люблину, и они стали отнимать у рабочих имение, которое те не отдавали — дело перешло в Совнарком и… Рабоче- крестьянская власть, отняв имение у рабочих (которые по своей сознательности не протестовали с оружием в руках, что, по моему мнению, они должны были бы сделать), передала его нескольким «зубрам от революции», которые, как например, Бурдуков, и в Москве занимают особняки.