был тот молодой индеец, которого Чингачгук и Бумпо видели с Вахтой и другой индеанкой. Несколько минут он стоял поодаль с унылым видом, не принимая никакого участия в общем волнении; но, выслушав теперь рассказ об успехе дерзкого счастливца, он быстро подошел к тому пню, на котором сидел спутанный пленник.
— Вот тебе Дикая Кошка! — сказал индеец, ударяя себя в грудь, будучи уверен, что это имя должно произвести сильный эффект.
— А вот тебе Соколиный Глаз! — отвечал Зверобой. — Глаз мой верен, и рука не дрожит, поражая коварного врага. Желательно знать, как прыгает мой брат?
— Его прыжок — отсюда до делаварских деревень. Соколиный Глаз украл мою жену. Пусть он приведет ее обратно, или его волосы будут торчать на шесте в моем вигваме!
— Соколиный Глаз не воровал ничего, да будет тебе известно, гурон! Твоя жена, как ты осмеливаешься называть Вахту, никогда не будет женою краснокожего из Канады. Ее сердце в вигваме делавара, и скоро будет с ним соединено. Дикая кошка скачет быстро, это я знаю, но никогда не перегнать ей желаний молодой девушки.
— Делаварский Змей хуже всякой собаки! Он не посмеет столкнуться с храбрым индейцем на твердой земле.
— Ты удивительно бесстыден, минг! Не прошло еще и часа, как Великий Змей был от тебя в нескольких шагах.
— Вахта смеется над ним, презирает его. Она видит, что он самый жалкий охотник и хромает, как старая баба. Мужем ее будет храбрый воин, а не дурак.
— Как же ты все это разведал, Дикая Кошка? Ведь вот ты видишь, что она сама собой отправилась на озеро к своему другу, не спрашиваясь твоего совета. Нет, Дикая Кошка, ты уж лучше послушай меня: ищи себе жену между гуронками, потому что, видишь ли, делаварка не пойдет за тебя.
Взбешенный индеец схватился за свой томагавк, но Райвенук удержал его и грозным жестом заставил удалиться на свое место.
— Соколиный Глаз говорит правду, — сказал Райвенук. — Он не способен ошибаться. Его глаз ясно различает отдаленные предметы во мраке ночи.
— Рад от тебя слышать эти слова, почтенный Райвенук, а насчет измены все-таки я должен тебе сказать, что я не рожден для такой гнусности.
— Бледнолицый брат мой говорит истинную правду. Гуронам известно, что их пленник — великий воин: так они и будут поступать с ним. Если назначат для него пытки, его станут мучить совсем не так, как обыкновенного человека. Если же, напротив, суждено ему быть нашим другом, он будет между нами великим вождем.
— Я попался в ваши руки, гурон, и вы, конечно, можете сделать со мною все, что вам угодно.
— Но зачем добровольно итти на пытку, когда гуроны могут сделаться друзьями? Соколиный Глаз убил их храброго воина… Гуроны могут и забыть такую обиду.
— Тем лучше, гурон, тем лучше! Я хотел бы, однако, чтобы не было между нами каких-нибудь недоразумений. Очень рад, что гуроны не имеют особой наклонности мстить за смерть своего воина; но все же не может быть, чтобы между нами не было вполне понятной вражды.
Чье-то внезапное появление вдруг прекратило этот разговор. Перед огнем гуронов остановилась Гэтти Гуттер, равнодушная и спокойная, как всегда. Казалось, будто она родилась и выросла в этом лагере среди ирокезов и принадлежала к их племени. Райвенук и Бумпо увидели ее в одно и то же время.
— Надеюсь, Гэтти, прибытие ваше служит ручательством, что Чингачгук и Вахта совершенно здоровы и в безопасности? — сказал Зверобой, когда молодая девушка по сделанному знаку подошла к нему. — Цель вашего прихода, разумеется, уже не та, как в первый раз?
— Вы угадали, Зверобой. На этот раз послала меня Юдифь, и сама проводила в лодке, когда Чингачгук и Вахта рассказали ей о вашем несчастии. О, если бы вы знали, как прекрасна Вахта в этот вечер! Кажется, она счастливее теперь в тысячу раз, чем между гуронами.
— Это в порядке вещей, любезная Гэтти. Вахта соединилась с человеком, которого любит, и уже не боится, что ее мужем будет ненавистный минг. Для чего вас послала сюда Юдифь?
— Она велела мне предложить всех других слонов за ваш выкуп.
— Знают ли ваш отец и Скорый Гэрри что-нибудь о наших делах, милая Гэтти?
— Нет, они еще спят. Юдифь и Чингачгук не хотели их будить из опасения, чтобы они опять не вздумали охотиться за волосами, так как Вахта сказала, что в лагере больше женщин, чем мужчин. Юдифь приказала мне разведать обо всем, что с вами случилось.
— Это, однако, удивительно. Почему Юдифь так беспокоится обо мне? Впрочем, догадаться не мудрено: ваша сестрица боится, как бы Генрих Марч, проснувшись, не вздумал выручать меня из лагеря ирокезов, где может угрожать опасность его собственной жизни. Опасение бесполезное: Торопыга делает иной раз большие промахи, но из-за друга не полезет на очевидную опасность.
— Юдифь не любит Гэрри, хотя сам Гэрри очень любит Юдифь, — отвечала Гэтти простодушным, но решительным тоном.
— Ну, да, вы об этом говорили, Гэтти; но вы ошибаетесь.
— Юдифь не любит Генриха Марча и поэтому находит в нем бесчисленные недостатки.
— Ну, думайте об этом как вам угодно, моя добрая Гэтти. Мы можем об этом проговорить до поздней зимы и, вероятно, не переменим своих мнений. Посмотрите лучше, что делается вокруг нас. Вы видите, Райвенук нас оставил и толкует о чем-то с молодыми воинами. Слышать его с этого места я не могу, но вижу по глазам, что он говорит. Он приказывает наблюдать за всеми вашими движениями, отыскать лодку, которая вас ожидает, проводить вас до ковчега и овладеть всем, что могут захватить. Я очень жалею, Гэтти, что Юдифь прислала вас сюда.
— Не беспокойтесь, Зверобой: все устроено как нельзя лучше, и я вернусь в ковчег, когда мне вздумается. Юдифь велела спросить: что, по вашему мнению, будут делать с вами гуроны, если не удастся выкупить вашу свободу? И не может ли она сама как-нибудь помочь вам, потому что для вашего освобождения она готова на все. Вот для этого-то, собственно, она и прислала меня к вам.
— Скажите вашей сестрице правду… и я не вижу причины, почему правда должна быть скрыта от Юдифи Гуттер. Минги взяли меня в плен, и… что из этого выйдет? Послушайте, Гэтти: ум ваш слаб, скрыть этого нельзя, но вы знаете индейцев. Я попался в их руки после того, как убил одного из храбрых воинов, и за это они угрожают пыткой. Чтобы избавиться от пытки, они уговаривают меня изменить вашему отцу и всему его семейству. Но пусть ваш батюшка и Генрих Марч будут спокойны, этого никогда не случится. Чингачгуку говорить нечего: он это знает.
— Что же я скажу Юдифи? Ведь она опять отошлет меня сюда, если ей не будут известны все подробности вашего положения.
— Скажите ей все. Дикари, без сомнения, прибегнут к пытке, чтоб отомстить за смерть своего воина. Я буду по возможности бороться со слабостью человеческой природы. Вы можете сказать Юдифи, чтобы она обо мне не беспокоилась. Хвастаться и петь песни во время ужасных мучений белый человек, конечно, не может; но пусть знает ваша сестрица, что никакие пытки не заставят меня изменить своим друзьям. Ирокезы провертят раскаленным железом дыры на моем теле, сорвут волосы с моего черепа, искромсают мое тело в мелкие куски. Я буду… почем знать?.. я буду стонать, кричать, как слабый человек; но в том могу поручиться, что при всей моей слабости останусь честным человеком.
Гэтти слушала с большим вниманием, и все черты ее лица выражали глубокое сострадание.
В эту минуту издали приближался к ним Райвенук. Зверобой посоветовал Гэтти итти как можно скорее в ковчег и успокоить друзей. Гэтти удалилась и тотчас же подошла к группе жен и детей с такою доверчивостью, как-будто она век жила между ними. Райвенук между тем опять занял свое место возле пленника и продолжал с ним разговаривать по-прежнему.
