стоившие некоторого внимания: ваш знакомый Генрих Марч, например.
— Да, его фигура слишком бросается в глаза, и я сначала думал, что вы имеете намерение сделаться его женою; но под конец увидел, что обоим вам было бы слишком тесно в одном и том же доме.
— На этот раз вы совершенно ко мне справедливы. Генрих Марч никогда не мог сделаться моим мужем, хотя бы он был в тысячу раз красивее и храбрее.
— Отчего же, Юдифь? Признаюсь, я желал бы узнать, почему такой мужчина, как Генрих Марч, не может нравиться такой девушке, как вы?
— Извольте, я удовлетворю ваше любопытство. Во-первых, красота мужчины не имеет почти никакого значения в женских глазах, разумеется, если он не совсем урод или калека…
— Едва ли это правда, Юдифь! Чингачгук, например, был любимцем всех делаварок именно за то, что он молодец с ног до головы.
— Искренность, прямодушие и честность, поверьте мне, лучше всяких внешних преимуществ в глазах рассудительной женщины.
— Вы меня чрезвычайно удивляете, Юдифь!
Зверобой был поражен словами молодой девушки. Теперь только в первый раз пришло ему в голову, что Юдифь в самом деле может сделаться неразлучной подругой всей его жизни. Эта перспектива была так заманчива и вместе неожиданна, что он на несколько минут погрузился в глубокое раздумье. Юдифь между тем сидела возле него, наблюдая за всеми изменениями его подвижного и честного лица. Никогда более чарующая мечта не представлялась пылкому воображению молодого охотника, но, привыкнув владеть собою во всех случаях жизни, он скоро пришел в себя и улыбнулся своей слабости. Он опять вернулся к действительности и решил смотреть на вещи с их практической стороны.
— Юдифь, — сказал он, — вы обворожительно прекрасны в этот вечер, и я понимаю отчаяние Гэрри после вашего отказа.
— Неужели вам хотелось бы, Зверобой, чтобы я вышла за такого человека, как этот Генрих Марч?
— Трудновато отвечать на это. Можно, впрочем, поручиться, что многие девушки на вашем месте предпочли бы его всякому другому мужу.
— Только не я. Юдифь ни за какие блага в мире не будет Юдифь Марч. Пусть лучше останется она тем, что есть: без всякого имени.
— Но, по моему мнению, Юдифь Бумпо звучит ничут не лучше Юдифи Марч.
— Ах, Зверобой, до звуков ли тут? Всякий звук приятен, раз он удовлетворяет твоему желанию. Если бы Натти Бумпо назывался Генрих Марч, для меня было бы совершенно все равно, и я любила бы это последнее имя точно так же, как могла бы ненавидеть фамилию Бумпо, если бы ее носил человек с характером Генриха Марча.
— Скажите, пожалуйста, ведь это в самом деле часто бывает. Вот, например, я терпеть не могу змеиную породу, и самое слово змея вызывает у меня отвращение и страх. Однако, когда делавары прозвали Чингачгука Великим Змеем, это имя сделалось чрезвычайно приятным для моего слуха. Да, Юдифь, ваша правда: приятность звука тесно соединена с чувством.
— Согласитесь же и с тем, Зверобой, что для меня прямодушие и честность в мужчине лучше всякой наружной красоты.
— Может-быть. Есть, однако, много людей, для которых внешние формы важнее всего на свете. Я очень рад, что вы смотрите на вещи с другой точки зрения.
— Стало-быть, вас нисколько не удивит и то, что при выборе мужа я исключительно обращаю внимание на его внутренние свойства.
— Прекрасно, но уверены ли вы, что такие же чувства будут у вас при столкновении с действительностью? Представьте, что в настоящую минуту стоят перед вами два человеке: один из них молодой и прекрасный, в полном расцвете мужественной красоты; другой — с загорелым лицом, узким лбом, тусклыми глазами, черными мозолистыми руками и в грубой одежде из звериной кожи. Если тот и другой сделают вам предложение, кого вы предпочтете?
— Разумеется, последнего, если при этих наружных недостатках будет в нем прекрасная душа.
— Это делает вам честь, Юдифь! Зато грубый и неотесанный мужчина будет глуп, если позволит себе мечтать о девушке, подобной вам. Могу вас уверить, что я, по крайней мере, не способен на такую дерзость.
— Кто же вам сказал, Зверобой, что вы неотесанны и грубы? Человек, изучивший книгу природы с таким усердием, как вы, вполне образован в глазах мыслящей женщины, способной отличить истинное просвещение во всех его формах. И, будьте уверены, такая женщина будет предана вам на всю свою жизнь.
— Вы, Юдифь, гораздо выше меня во всех отношениях. Неравенство в браке так же, как в дружбе, никогда не поведет к добру. Впрочем, я говорю об этом, как о несбыточной мечта, и совершенно убежден, что девушка с вашими достоинствами не унизится до брака с невеждою, подобным мне.
Юдифь устремила на него свои большие голубые глаза, как-будто желая прочесть затаенную мысль в глубине его души. Вскоре, однако, она убедилась, что он совсем не понимал настоящей сущности дела, и весь этот разговор о браке считал обыкновенным спором, не направленным к определенной цели. В эту критическую минуту с быстротою молнии возник в ее изобретательной голове смелый и совершенно новый план, обещавший, по ее мнению, блестящие результаты. Он заставил ее отложить этот разговор до другого, удобнейшего времени. Чтобы не слишком резко прервать начатую беседу, она поспешила ответить на последнее замечание Зверобоя.
— Вы слишком добры, дорогой друг, находя во мне небывалые достоинства.
— Не лучше ли нам прекратить этот разговор на эту ночь? — сказал Зверобой, взяв ее за руку. — Вы слишком взволнованы, и покой для вас необходим. Усните, и завтра поутру, я надеюсь, вас не будут тревожить мрачные мысли. Все, что сказано теперь между нами, останется вечною тайною для всех, даже для Чингачгука, от которого до сих пор я ничего не скрывал. Вы молоды и еще можете надеяться на лучшее будущее. С вашим проницательным и быстрым умом не мудрено выпутаться из всяких затруднений. При такой блестящей красоте, как ваша, девушка не имеет основательных причин жаловаться на свою судьбу. Не мешает отдохнуть и мне для возобновления сил на завтрашний день, может-быть, последний в моей жизни.
Говоря это, Зверобой встал со своего места, и Юдифь последовала его примеру. Когда сундук бы заперт, они расстались молча, пожав на прощанье друг другу руку. Юдифь пошла в свою комнату, а молодой охотник, накрывшись одеялом, лег на полу каюты, где и заснул минут через пять. Но Юдифь не спала долго. Она не знала, радоваться ей или печалиться, что разговор не достиг определенной цели. С одной стороны. ее женская деликатность была пощажена; с другой — исполнение ее заветной надежды было отложено опять на неопределенное время, и будущность представлялась ей в мрачном свете. Наконец сон невольно сомкнул ее усталые веки, радостные сновидения успокоили ее.
Глава XXV
Вахта, так же как и Гэтти, встала с рассветом и в минуту окончила весь свой туалет. Свои длинные, черные, как смоль, волосы она завязала простым узлом; выбойчатое платье стянуло ее гибкую талию, и маленькие ножки украсились мокассинами. Одевшись таким образом, она оставила свою подругу заниматься хозяйством и вышла на платформу, чтобы подышать чистым воздухом. Чингачгук стоял уже здесь, бодрый духом и телом, и с глубокомыслием мудреца рассматривал небо, горы, леса и берега.
Встреча двух влюбленных была сердечна и проста. Могикан оборотился к девушке с величавым и вместе ласковым видом; Вахта обнаруживала своими взорами робкую нежность. Оба не проговорили ни одного слова, но это не мешало им в совершенстве понимать друг друга. Вахта в это утро была особенно прекрасна: ее лицо, только-что омытое холодною водою, отражало удовольствие и радость. Юдифь в продолжение кратковременного знакомства посвятила ее в тайны своего туалета и притом подарила ей несколько безделушек, придававших индеанке большую красоту. Луч радости блеснул на лице Чингачгука, когде он заметил это новшество, но через минуту он принял опять свой глубокомысленный вид и даже
